Читать интересную книгу Развилки истории. Развилки судеб - Григорий Ильич Казакевич

сказал пред судьёй: «Он свободен!», дал спасённому мной золотой, отпустил — а потом подозвал, дал ещё золотой — и рукою махнул: «Уходи!» Он остался — и вот он со мной — и не раб он, а друг. Друг — единственный здесь, среди чуждых племён. Да и сам он из чуждых племён — из латинян, как их называют у греков. Из торговых земель, из богатой семьи. Только он не торговец. Учёный. И немного поэт. И, оставив торговлю другим, он ходил по Земле — чтобы что-то узнать. И знал много — и многое мне рассказал. И я тоже ему рассказал — очень многое — только не всё. И про замысел свой промолчал, и про то, что лазутчик. Чей-то глаз, чьё-то ухо и чья-то рука. Он бы смог оценить — и пытался б пресечь. Защищая свой мир. От меня, кто спасал бы весь мир! Кто вносил бы гармонию в мир, согласовывал Небо с Землёй — нет, не я, а владыка страны, Сын Небес, — исполняя мой замысел. Мой!

А пока мы с Франческо скакали вперёд — к средоточию древней страны — не такой, как Египет — но мудростью, может, и выше его. Единящей Элладу и Рим — что осталось от них. Мне, посланцу далёкой земли, почему-то близки были эти ушедшие страны. Видел статуи, книги читал — и мой друг мне поведал о многом. Было здесь, как когда-то у нас: неизвестно откуда возникшая мысль. И пока она есть — мир живёт. И мир жил — внутри стен, защищающих город от тьмы — от сил хаоса, рвущихся внутрь. Я ходил — средь былой красоты, средь остатков былого величья, средь дворцов и церквей. Очень мало людей — словно кто-то их выкосил здесь. Раз бы в десять побольше! Мне потом подтвердил образованный грек: было полмиллиона, а сейчас сорок тысяч едва наберёшь. Да и ходят одетые бедно — и в дворцовых покоях красный цвет заменяет богатство одежд. И смешно, что осколки былого продолжают считать себя светом всего — как и мы! Их владыку, хозяина малой страны, почитали они Сыном Неба! Смешно! Хоть когда-то, наверно, он был Сыном Неба для этого края Земли — отражением истинной власти того, кто связует миры, — императора нашей страны! И когда грозный флот с миллионом солдат — мной задуманный флот! — подойдёт к этим водам, не ворвётся сюда, а покажет величие, зримое всем, силу дэ властелина Юнлэ — этот город признает величье Срединной страны и вновь станет огнём — отражённым огнём нашей власти, нашим светом для края земли — и их мудрость даст новые силы для нас — как и мысль пробудившихся западных стран. Здесь с презреньем относятся к ним, почитают за варваров… Зря. Уже есть поучиться чему. И уже есть опасность и нам! Тоже мыслят о море они. Коль не мы к ним — они к нам придут! Видел принца я с дальнего запада — дона Педру — и бредил он морем, как я, а Энрике, его младший брат — по рассказам инфанта, захотел отправлять корабли в океан. Брата звал мореходом — с уваженьем, хоть с лёгкой насмешкой. И глаза португальца так блестели при беседах о волнах и ветре, о туманах и далях! Прямо песни ему сочинять! И, поддавшись сверканию глаз, я поведал ему о дворцах и шелках, о рубинах и злате, о чудесных садах и изысканных вазах. До чего же приятно вновь вспомнить страну, для которой живу и в которой почти не бывал! Приукрасить слегка… Но пусть знает о ней, пусть мечтает о ней!.. А сказав, пожалел. Как по-детски сиял его взор — и как страшно сверкнул при словах о несметных богатствах, о сокровищах дальних земель! Словно пламя из глотки дракона. И дракон устремляется в море. Их суда иль другие достигнут и нас! Не сейчас. Через много десятков иль сотен годов. И я тут ни при чём. До меня Марко Поло уж всё рассказал. И другие… Только всё же при чём! Дал живые слова, а они искромётнее тысячи книг. И за ними пойдёт — скажем, правнук его. Хлынет пламя из пасти дракона — и кому устоять? Коли будем слабее — разгром нам и крах. Снова сгинет страна, снова титул «Сын Неба» станет просто смешным — и, смеясь, я зарежу себя — чтобы только не слышать свой смех!.. Впрочем, мне не дожить до тех дней — и не быть им, не быть никогда!

…Птица резко вспорхнула с куста — это я засмеялся сейчас — я, смотрящий с тоской на размытые звёзды вдали!.. Стёр слезинки. Теперь — не размыты — как и память моя — помню, помню я всё! Помню чтенье стихов — византиец читал. «Плач». О ком? О Тимуре — убийце людей! Я услышал — застыл, руку бросил на меч — и Франческо едва удержал. Милосердие Господа, спасшего гибнущий мир — византийский — единственный мир! — от турецких взбесившихся войск! Как же спасшего? Давшего миру Тимура, разгромившего турок?.. Ну что же — спаслись. Реки крови — не в счёт? Я их видел — и лил. Защищая свой мир. Но не славил убийц — и не славил себя. До сих пор снится мне… И считать даром Бога такое? Нет, подобной стране непристойнейше жить! А людишки считали: дар Бога! — и я видел их рожи — и готов был убить. Хорошо: наши лица для них — на замке — и они не могли прочитать мою злость. А поэт славословил Тимура — а потом вдруг повёл о другом — стал рыдать о несчастьях людей — о сожженных, изрубленных, втоптанных в кровь — и тогда я заплакал — впервые за множество лет — и убитые мною рыдали во мне, и молил о прощенье я их — но никто не прощал. А плач лился и бил — и стоял я с рукой на мече и слезами в глазах — и Франческо сжимал мои плечи, чтобы я не упал. А когда тот закончил читать — я прошёл сквозь толпу и склонился пред ним. И простил этот город и этот народ — они тоже способны понять! И для них кровь чужая — не то, что вода, и, спасая себя, они могут жалеть и других. И хотел я купить этот «Плач» — видел книгу на рынке, приценился — и в гневе ушёл: ну