Читать интересную книгу Развилки истории. Развилки судеб - Григорий Ильич Казакевич

понапрасну пославший меня. Я виновен во всём! Получи он доклад — и не в степь бы, а в море отправил войска — и весь мир — весь осмысленный мир — был бы наш! А теперь… Флот забыт, капитаны — в опале, «престарелый чиновник» Чжэн Хэ — а ему пятьдесят! — грубо вышвырнут с флота — ремонтировать в бывшей столице дворцы — вот судьба властелина морей! — ну а мне возвращаться нельзя. Тоже будет опала — иль казнь. И я здесь, я в тоске — и бездонна она! Все тут как-то живут — жён, детей завели — только я — никого. К ней вернуться бы, к ней!.. Не вернусь. Никогда. Да, сейчас возвращаться смешно. А в те дни… Я — живой, из спасённой страны — пусть не мной — но я бился, как все, мог погибнуть — случайностью жив — мог таким я вернуться к пруду — и махнуть рукой лебедю мог — и увидеть её. Может, просто стеснялась она? Чистый девичий стыд — что есть чище, светлей… и глупей! А ещё глупей я: мир прошёл — а в любви — как юнец. Как безмозглый юнец! Я, способный обвить языком, как удавом, — водоноса, эмира, купца, сжать в железных объятьях, задушить их словами, подчинить их себе, отворить обаянием многие двери, не теряющий голову в самых опасных делах, находящий единственный выход… А тогда ничего не нашёл. Потому что отбросил броню, был открыт, чист и слаб. Как в раю, говоря их словами. Получил себе ад!.. Это всё осознал я сейчас — когда поздно всё, поздно! Сколько лет… Сколько чад у неё? И не вспомнит меня. И зачем? И всплакнула б, узнав, что убит? Улыбнулась, узнав, что живой?.. Да ни так и ни этак. Просто ей всё равно.

А я помню тот день, ту беседку в саду, белоснежного лебедя, ласковый взгляд — пусть поверю, что всё-таки ласков! Помню каждое слово из сказанных мной. В них — всё лучшее в жизни. Красота, притягательность мира, необычность, бескрайность его. Блеск спокойного моря в ночи, и весёлые пляски дельфинов в розоватом сиянье зари, и громады китов, выпускавших фонтаны до неба, и слоны с золочёными бивнями, в изумрудах и шёлке, и на спинах их празднично едут цари, и жираф, наклонивший доверчиво шею, чтоб погладил его, — тот чудесный цилинь, о котором писал я Чжу Ди! — и неспешно летящие бабочки с крыльями больше ладони, и чудесные песни и сказки далёких земель. И дворцы необычного вида, изваянья героев, богов — и прекрасные статуи женщин различных народов, представленья людей и эпох о манящем и дивном… Но она лучше всех! Несравнима со всеми. И рассказ мой в лучистых морях её глаз превращался в блестящий кристалл — многогранный, впитавший все краски Земли — и дающий им внутренний свет. Ничего светозарней и лучше не испытывал в жизни. И, казалось, глаза её вторили мне… Но она всё ж ушла. Неужели же ей этот свет — темнота?.. Только я, утомлённый, затерянный в чуждой стране, вспоминаю, как, сбросив все горести мира, говорил с ней про жизнь и красу — и не верю, но хочется верить, что не в сонном виденье, а вправду мы парим над лазурной водой — и дельфины взлетают из моря, приветствуя нас.

Ну а дни как-то надо влачить… Деньги есть — хоть немного, но есть. Протянуть до конца — хватит — даже с семьёй. И жену отыскать так легко! Предлагают — но я не хочу. Да, почти как Чжэн Хэ! Только тот обездолен людьми. Я ж — собою — и только собою!.. Обездолен? Ну, нет! Жив пока, голова на плечах — и не ною — пишу. Хоть нытьё — но в стихах, а тогда — не нытьё, а творение духа. И не только стихи. Размышляю про жизнь, про полёт — как ни странно — реальный полёт. Уподобясь дракону — в зовущую синь, на огромных крылах — как их древний Дедал. Рассказал мне Франческо о нём — и о сыне, упавшем с небес — слишком сильно мечтавшем о них. Как и я!

Не напрасно жизнь сводит людей. В детстве видел я змеев, умел клеить, умел запускать. И мечтал сам подняться в воздушных струях. Помнил притчу иль правду о полёте Ле-цзы. Десять дней, а потом ещё пять он парил над землёй — и ещё мог парить. Как Дедал! Времена и народы различны, а стремленье одно. Или, может, один человек — а легенда о нём разошлась, преломилась в сознанье людей — и обрёл он — наверно, не два, а неведомо сколько имён. Как потом нас с Франческо представят одним человеком! А какой нарисуют портрет?.. А потом совместят и с Чжэн Хэ! Из великого странствия в дальних морях, из стремления в небо — сотворят чудо-сказку про путь на тот свет — то ли в ад, то ли в рай. Про людей, возвратившихся в мир — и сумевших поведать о тайнах загробья. Так, наверно, писали в былые эпохи. Так напишут сейчас… Размечтался! О Чжэн Хэ вправду будут писать — и не сказки, а быль[21]. Нас с Франческо забудут навек — и сгниют наши кости, не оплаканы даже соседями. Земляками, которым я чужд… Похоронят, соблюдая обычай. И всё. А Франческо не будут вообще хоронить… Нет, зароют, чтоб труп не смердел… Он моложе меня, и, наверно, я раньше умру. И меня будет помнить, пока не умрёт. А его уж не вспомнит никто… Но пока что мы живы. И желаем взлететь!

Как Франческо порой говорил — о неведомых странных вещах, о бескрайних просторах небес, о таинственных книгах, запрещённых давно, когда мир их был юн. Объяснял, что лучистые звёзды — не точки, а громады огня, пред которыми Солнце — ничто, что миров вроде нашего — тысячи тысяч — и их надо достичь. Только как? Изучая полёт… Странно он изучал: не полёт, а паденье. Изучая обратное, можно постичь сам предмет. И каким же путём постигал? Отыскал холм с обрывистым склоном — и высокий достаточно холм — и бросал камни, палки, другие предметы — мерил время паденья — и пытался понять: а зависимо ль время паденья от веса? Бился, мучился, думал, считал. И постиг. Опроверг Аристотеля — древнего их мудреца. Древность — мудрость. Как можно её сокрушать? На ней зиждется всё. Он посмел. Как в бою — не