Читать интересную книгу Развилки истории. Развилки судеб - Григорий Ильич Казакевич

и пошёл по чужой, неизвестной земле — выполняя свой долг. Направляясь туда, куда должен прийти. Пояс с золотом часто худел, и порою кровавился меч — но я всё же дошёл. Да, судьба не глупа. Всё — не зря. Я шагал по древнейшей земле — столь же древней, как наша — или даже древней. Взгляды грозных богов провожали меня — позабытых богов позабытой страны. И я плыл по реке, называвшейся Хапи[16] — в те века, когда не было нашей Великой стены, — и годов до неё было больше, чем потом от неё до меня. В те века, когда были богами они, — те, кто нынче — рисунки иль камни. И однажды в заброшенном храме кто-то странный прочёл мне слова о создателях книг — что бессмертней они пирамид… Поэтический образ. Сравненье бессмертий. Не хочу обсуждать. Принимаю, и всё!..

Пирамиды — гробницы. Я их видел потом. Велики… Но что толку правителям в них, будь хоть даже они выше гор, — а они ниже самых ничтожных вершин! О бессмертье они говорят — но века гложут всё — и я знаю о том! Видел я под пластами земли сотни тысяч костей неизвестных существ. Может, это гиганты из мифов, легенд — то ль драконы, то ль люди? Может, кто-то чудовищный их истребил — как индийцев Тимур? Иль великий потоп? Костяки исполинов в монгольских песках[17] — нагляделся на них, когда землю копал — среди тысяч других. Что-то строил владыка Юнлэ. Изнурительный труд. А потом прекратили копать, ничего не построив, — и ещё через век всё закроется массой песка. Человечьи труды и скелеты огромных зверей. Или всё же людей?.. Тоже, может, писавших стихи, как и я, — здесь, где некому их прочитать!.. Исполины. Ужас смерти в скопленье чудовищных тел. Даже страшно представить неистовый крик, сотрясающий горы!.. Что же: горы слегка потряслись — и стоят, как стояли. А гиганты — лишь груды костей. И громады их слов — мощных каменных слов — превратились в ничто. Может, горы стоят — пирамиды гигантов? И не все превратились в песок иль сравнялись с землёй… Ну а смысл? Всё равно, их творившие — прах. И не сыщешь спасенья ни в камне, ни в слове. Ни в чём…

…Пирамиды. Созидают из камня — пускай! Но зачем из голов? Обессмертить себя так желают владыки? Пусть же будет бессмертие им — в бесконечных проклятьях из груд черепов, в вечной муке в загробных мирах!.. Только слабо уж верю я в эти миры… Хорошо, что Тимур не видал пирамид! Пожелал бы соперничать с ними. Сколько жизней ещё б истребил!.. А владыке Юнлэ расскажу? Не Тимур, не Тимур он — не будет такого!.. Только в нашей истории тоже воздвигали из тысяч голов пирамиды. Или в землю порой зарывали десятками тысяч. Как, возможно, гигантов — их великий правитель — или грозный захватчик… А не всё ли равно!.. И про них не узнать. А про наших узнал. В старых книгах прочёл, хоть неправда — бессмертие книг. Как писал Синь Цицзи:

Так сонмы книг

От нас веками скрыты,

Написаны

И скоро все забыты[18].

И сам будет забыт, как они. И великий свод знаний прошедших эпох, кропотливым трудом сотворённый по приказу владыки Юнлэ, тоже будет забыт… Нет, не верю! Это просто привиделось мне. Будьте ж прокляты эти виденья! Жить собранию книг — сотни, тысячи лет! Верю, верю, что жить![19] Хотя вера пуста. Всё уйдёт, всё забудется. Всё! Сколько тысяч поэтов писало о том — и в Срединной стране, и в других — и их книги истлели, и ушли имена, и уйдёт — всё уйдёт — и не всё ли равно, где мне жить и сдыхать? Здесь остаться — и жить — просто жить. Но идея звала — и я шёл, и таилась надежда: делам моим — жить! Вечно жить. И всему вечно жить, если я их свершу!.. Быть гармонии мира! Бессмертию быть!

Как изменчивы мысли… Только что — про всеобщую гибель, забвенье, а ещё через миг — про бессмертье всего. Как когда-то: натянул драгоценный халат на лохмотья — и надсмотрщик, лупивший меня, бьёт поклоны, дрожа всей душой. А сдерут вновь халат — снова будет лупить. Так и мысли: частица надежды — и уже воспарил к небесам. А потом — мордой в грязь. И опять — к небесам!.. Может, что-то останется? Что? Письмена — на камнях, на бумаге? Или камень исчезнет, бумагу сожгут — а бесплотное слово из одних уст в другие пролетит сквозь века — и останется мысль, хоть забудут язык? Нет давно уж листов, на которых писали Ду Фу и Ли Бо, но остались слова… Утешаюсь бесплодной надеждой сохранить свою мысль? Ну хоть чем-то. Лучше так, чем никак.

Хоть мерзавцам уж лучше — никак! Где-то — память о них. Письмена на громадных камнях — и никто не прочтёт. А потратит всю жизнь, чтоб прочесть, — и пробьёт камень лбом, расшифрует язык — а окажется чушь: заблуждения древних эпох; прославленье навеки забытых владык. Хлам веков. Для кого-то — не хлам. Воскрешенье ушедшего мира. Может, где-то в загробных мирах вспоминаемым станет теплей. Или жарко, как в пекле, если вспомнят недобро! Да, для гадов и вправду уж лучше — никак! Но пусть вспомнят и пусть проклянут! Справедлива расплата!.. И как страшно, что будет подобная — мне! За итог моих дел. Не хочу и не верю. Нет, он будет благим, мой итог! Для того и живу. Но сомнения жгут. И как тяжко шагать, если пламя внутри. И не легче, коль пепел.

Мысли мыслятся, дело идёт. Я шагал вдоль громадной реки — и ещё в одном храме забытой страны кто-то, помнящий мудрость веков, рассказал мне про Гора и Тота, про название «Хапи». На арабском, конечно. Я не знал языка фараонов, и настолько спешил, что не мог изучать. Жаль, — и свитки манили, и хранитель был счастлив поведать секреты — почему-то проникся доверьем ко мне, — только надо спешить. Но немного услышать успел — о старинных богах, о пророчествах древних времён. И всё сходится в них — если знаешь ответ. Подогнать можно всё. И, внимая рассказам жреца, — средь массивных колонн, средь таинственных статуй — я печально, хотя и неслышно, вздыхал. Может, ведали что-то они, может — нет, — и от