Читать интересную книгу Развилки истории. Развилки судеб - Григорий Ильич Казакевич

мечтал — я, идущий на смерть, я, о ком и не вспомнит никто, — я мечтал о любви — о бессмертной любви — в ней оставить себя — в ней, прекрасной, как сон, — и идти умирать, ощущая, что вновь оживу, — в её дочери — в дочке моей! На день, на два остаться, а дальше — туда! — но позволить себе эти несколько дней. Или, может, не так: там, в сражении, помнить о ней — не о нескольких днях — о мгновенье сейчас. Пусть подарит на память хоть что — может, ленточку, может — слова: вот бумага и тушь — напиши что-нибудь — мне, идущему в бой, — нет, не знает, куда, — только знает: иду. Так погладь же меня — добрым словом погладь — перед смертью дай света глоток! А она отвернулась вдруг — резко, сердито — и ушла. Я за ней не пошёл — лишь глазами следил, как летела она — прочь, навек. Чем её оскорбил? Кто-то есть у неё?.. Я не знаю — но завтра я — прочь, вон из города: лучше — на смерть. И Франческо — со мной — с сожалением глядя назад. Тоже шёл он на смерть, тоже плакал душой, слал прощанье всему — да ещё и меня утешал — и спасибо ему, что он есть.

А потом — бред и мрак. Я метался средь высших чинов, объяснял им: война! Скоро будет война! А они отсылали, смеясь. Хорошо хоть, не взяли под стражу! А потом смех угас. И — на стены — спасать! Ночи — вражьи костры, ожидание штурма, дни — стоянье на стенах, перестрелка с врагом. Туже, туже кольцо. Вижу — близится штурм — и не выдержать нам: не готовы — не слушали, гады! Да ещё император вдруг слёг, и кому управлять? Только люди нашлись. Все — на стену — и штурм начался. Дети, женщины лили смолу, мы стреляли — но ближе враги — ближе, ближе — и лезут они — сколько лестниц — и турки на них! И гигант-юзбаши, рассыпая удары, устремился вперёд, расчищая дорогу другим — и уж лезли они — и я прыгнул навстречу, проскользнул под клинком, и ножом — ему в горло!.. Но нет… Он схватил мою руку, сдавил, заломил — и мгновенье б — и шею свернул — но осел — а Франческо — вперёд — и всадил окровавленный меч в шею нового турка — и другие — за ним — и отбили участок стены. Хоть какая-то польза от нас! — но какая? — ведь город падёт! Лезли, лезли враги, били, били мы их — и другие — и вдруг — невозможный сигнал: им — приказ отступать. Живы мы, спасены! Город жив! Я, не верящий в их божества, и Франческо, не верящий в них, — громко славили — сами не зная, кого, — в унисон с общим пением славы Христу. И София глядела на нас — не сгоревшая в адском огне. А потом — вновь в Хормуз — может, всё же дождётся Чжэн Хэ? Мчались вскачь, загоняя коней, не жалея монет, — чтоб вперёд! Доскакали. И зря. Флот отплыл, не дождавшись меня. Человек же, отправленный мной, был казнён, как раскрытый шпион, — да, не зря он прощался с семьёй, словно ехал на смерть, — так и вышло: на смерть. Я же жив — и бессмысленно жив. Весь мой замысел — к гневным богам, к силам ада!.. Ну зачем так? Опять приплывут. Через год, вероятно, — иль два. Возвращусь в Мугудушу, откуда отплыл — может, есть там послание мне? А заехать туда, где я встретил её… Бились чувства, душа — «К ней! — кричали, — скорей!» — только мысли и гордость ответили: «Нет!» Уходящему в бой не дала пары слов… Не приду. Не могу. Хоть хочу.

И я плыл в Мугудушу — и Франческо со мной — чтоб увидеть неведомый мир. Всё ж учёный, поэт. Но ещё, вероятно, — жалея меня. Видел: я изнемог, я один — и решил пожалеть, не сказав мне о том. Принял дар я, не смог отказаться: ослаб. Может, лучше б погиб при защите Софии? Там бы искренне кто-то оплакал меня — как и всех, кто погиб. Но живу — и плыву — и доплыл — и нашёл в Мугудушу письмо: обещанье приплыть через год или два. Для захвата иль вновь для разведки? Не знал. Слишком важный секрет. Не доверен письму. Лично мне не сказал — не дождался меня. И я ждал. А потом… Слухи, слухи дошли — на арабских судах — как бесплатный товар — я б все деньги отдал, чтоб его не купить! Император был сброшен конём — старой клячей Тимура, подаренной сыном того… Через множество лет лучший конь станет клячей… Как я! Но Чжу Ди почему сел на клячу? Как посмели дарить Сыну Неба одра? Нет ответа. Но, коль слухи правы — значит, всё же судьба, всё же смерть от Тимура… От меня! Конь — подаренный мной! Драгоценный рысак, взятый в схватке у знатного турка — вместе с сорванным с тела кинжалом и дамасскою саблей, едва не рассёкшей меня пополам. Как блестели глаза у Тимура, когда я, изогнувшись в поклоне, под горящими завистью волчьими взглядами свиты вёл к нему скакуна!.. Потому-то и смог я потом угостить его ядом! А теперь яд вернулся ко мне. Через гибель Чжу Ди… Мой ли яд? Мой ли конь?… Я не знаю, не знаю! И мне не узнать! И виновен ли конь — иль всё вместе сошлось?.. Направляемо чьей-то рукой? Может, тоже какой-то печальный поэт, неспособный создать свою жизнь, неизвестный почти никому, управляет делами народов и стран? Вот достойный и друг бы, и враг. Только нет его — видимо, нет. Просто воля Небес… И событья — одно за одним. От паденья с коня Сыну Неба — болезнь. А за нею — пожар. Пламя грызло Священный Дворец, он пылал и кричал, как София во сне, — вот чем вызван был сон! Я спасал — но не то я спасал. Чудный город — но всё же не свой. И, спасая, сгубил: Сына Неба, державу, мечту. Вместо моря, больной и усталый, император пошёл с миллионом солдат на монгольскую армию, в степь. Бесконечная ловля врага, бесполезная гонка в степи. Ну куда им догнать степняков? И он умер — император Юнлэ — властелин кораблей, не отправленных в море, властелин,