Читать интересную книгу Развилки истории. Развилки судеб - Григорий Ильич Казакевич

верю — и в смерть за неё… Хотя так не хочу умирать!

Я сидел и писал — составлял донесенье о виденном мной — чтоб его передал кто-нибудь — за приличную плату — Чжэн Хэ. Нет, Франческо бы сделал за дружбу — но он твёрдо сказал, что поедет со мной, — чтоб погибнуть за город красы. И нечестно его привлекать к совершению дела, которое б он осудил! Что ж, пришлось шифровать донесенье, отыскать человека — с тех далёких времён — двадцать лет уж прошло. Как расстроился он! Жил давно уж, как все, — а тут снова опасность — и немолод, семья — но пришлось. Ведь иначе убьют. Я, не я — но по воле моей… Знал бы он, что за мной — никого… Только незачем знать. И поедет, хоть болен и стар. Человек, доживающий срок. И дожить бы спокойно. Но нет. Я гоню — своей волей и долгом своим. Пред собой. Пред страной. Пред мечтой! — хоть я предал мечту. Отправляюсь спасать чужой город. Неизвестно зачем. Без надежды спасти.

Заплатил я, хоть мог не платить. Сам — обратно — на смерть. Знаю я янычар. И защитников города видел. И не выстоять им. И мы ехали — двое — туда, где никто нас не ждал, где не сможем помочь — только сможем уйти — с тем, что дорого нам, — в никуда. Ни за чем. Сколько я воевал, сколько видел боёв и участвовал в них, сколько было ночей пред сраженьем с врагом — перед риском собой! — но всегда я был твёрд. А сейчас… Плохо, муторно было в душе. Предавал я себя, шёл, рискуя мечтой, — но не мог не идти. Божья Матерь кричала: «Спаси!» — их богиня, столь близкая мне! — и я видел: Её — ятаганом — в глаза! Пусть сначала уж мне — чтоб не видеть — но пасть, защищая Её! Нет мне дело до местных богов — заблуждений людского ума — только образ Её я обидеть не дам, а точнее — умру вместе с ним. Защищая его. Не сумев защитить. И София звала: храм — как рот — Неба чудного рот — искажённый отчаяньем рот — и — копьём в этот рот! — и крик Неба и кровь — с неба, с купола кровь — и кровавые кони на ней — в брызгах смерти и зла. Видел я их в ночи — и метался с мечом, и срубал одного за другим — кучи вражьих голов — а ведь люди они — тоже люди! — все пред смертью равны! Так какие-то учат — но не верю я им. Не равны эти твари создателям чуда — не сравнимы убийцы с людьми!.. Хотя если бы их воспитать… И воспитывал я — меч сверкал, и летели тела, и взбешённые кони топтали меня — но вставал я и бил — и София кричала: «Спаси!» — а потом — в вихре пламени — вниз! — и кровавая сабля — в лицо — и её не отбить — и кричал, просыпаясь, я: «А..!» — как когда-то индус — сотни, тысячи криков — но этот страшней! — я его убивал, мне в лицо он кричал — крик души, ужас глаз, а потом — брызги крови в лицо — ночи — годы подряд! Прекратились давно, а сегодня — опять! Я вскочил — и за дверь! Успокоил соседей, дал монету хозяину, чтоб не ворчал — и — во двор — чтобы выть на луну — молча выть — как сейчас. И сидел я и выл — и наутро куда-то пошёл — пошататься по городу, прежде чем снова — вперёд! — а точнее — назад — в мной покинутый город — в город, где я умру. Без потомков, забытый людьми, обречённый на муки в аду, — если есть этот ад и загробная жизнь. Я шагал — то ль один, то ли с другом — вроде, рядом он был — но не вспомню сейчас. А другое я помню — навек. Шла она — кто — не знаю — но шла — нет, летела, плыла — и поплыл я за ней — и застыл. Я — за ней — для чего? Я, идущий на смерть, — к ней, живой, как весна? Как писал один старый поэт: «Прелестнее мотылька и столь же неуловима»[20] — он не видел её — но писал он о ней — и при чём же здесь я? Я стоял и дрожал, и какие-то люди вокруг обходили меня, кто коснись — я б убил! — и не смел прикоснуться никто. Ну, Франческо куда-то отвёл, сели, выпили что-то — стало легче — слегка задремал. А проснулся — уже вечерело. Отправляться в дорогу нельзя — да и я не хотел. Хоть на день здесь остаться, увидеть её — и уйти с чем-то светлым в душе — у хоть с чем-то средь мрака судьбы! Шёл я мимо пруда, видел лебедя там, взмах крылом — как прощанье со мной — ну хоть кто-то махнул мне рукой — и махнул я ему. А потом повернулся, застыл. Лёгкий мостик, беседка, она. Призадумавшись, смотрит на мир. Видит лебедя, воду, меня — улыбнулась, увидевши взмах. Ведь и вправду смешно! Человек машет лебедю, лебедь — ему — словно птица способна понять. А не птица? Она? Всё, как в сказке — в старинных стихах: мост, беседка, она. Всё, чего я не знал… Кровь, страдания, смерть. Ласки купленных женщин… Нет, не взятых в бою. До подобного я не дошёл. Воевал, убивал. Не бесчестил. Тут — чист… И я шёл по мосту — шёл к беседке, шёл к ней — и, как в сказке, беседовал с ней. Я читал ей стихи — на своём языке — и, не ведая слов, понимала она — ведь не надо для музыки слов. Но слова были тоже нужны — и уже на её языке я рассказывал ей — не о боли и зле — о прекрасном и светлом, что, быть может, и есть — и на миг я поверил, что есть, — и, как лебедь крылом, я словами дарил ей мечту — и себе. Моей дочерью быть бы могла — и женой! — я не стар — хочу сына и дочь — и чтоб доченька, словно она, пролетала в душе — рядом с нею — женою моей! Я стоял и