Читать интересную книгу Развилки истории. Развилки судеб - Григорий Ильич Казакевич

чище. И опять она — прочь. И опять я не в силах шагнуть. Но я знал, что я должен писать — и помочь ей — не знаю уж как. И писал я, писал! Вот, прочтите — прошу Вас, молю! Пусть исполнят во храме — пусть исполнят во славу Её. Что Вы, падре? Что с Вами? Я таким Вас не видел! В Вас и мука, и гнев. Чем обидел я Вас? Что не верую — знали и так. Что писал не небесной Марии — земной? Но в ней видел сияние Той, в кого верить не в силах. Что скривились опять? Нет, не верю, не смейте! Вы подумали что-то дурное о ней? Может, знаете что-то? Что б ни знали — всё ложь! И не смейте сквернить мои уши постыдным враньём! И, послушайте — кем бы она ни была — а я вижу, как что-то готово сорваться у Вас с языка — моей музыкой всё искупила она. Её слава — под сводами храмов, в миллионах людей. А ещё — в этих нотах. В них ушла моя жизнь — много лет, много месс и хоралов — в две недели — и в эти значки. Я не знаю, что будет, когда их исполнят — но, быть может, услышит их Та, в кого дух мой не в силах поверить — и сойдёт милосердие в мир. Я даю их Вам, падре — и пусть храм наш дарует им звук… Что?.. Ну это ж бесчестно! Я не в силах подняться и Вам помешать. Говорите, что жаль, Вы не папа — а не то б запретили меня исполнять? Руки коротки, падре! И что в нашем соборе мне вовек не звучать? Да чёрт с Вами! Не трогайте нот! Их сыграют другие. Вы не смеете!.. Люди, на помощь!.. Поздно. Пепел и дым… Будьте прокляты, падре!.. Только слышите музыку? Здесь она, здесь — и нисходит с небес, открывавшихся трижды — и открытых в четвёртый, спасающий раз. И Мария ступает ко мне. И несёт меня ввысь, и оттуда Вас милует, падре!

15–23.10.2017

Мастер старого города

Ирине Сабуровой[2]

Он всю жизнь делал куклы. И отец его делал, и дед. Магазин в центре Риги. Магазинчик, точней. Но какой красоты! Из заснеженных домиков — гномы. Колпаки и волнистость бород. И король, и принцесса с кольцом. И таинственно светит гранат, уцелевший в горниле войны. Отблеск Риги, раздавленной в сороковом, добиваемой несколько лет тяжелейшей немецкой ногой в сапоге из брони, а теперь — истреблённой совсем. И он помнит, как под страшным обстрелом на реке появилась вдруг белая яхта. Словно лебедь, плыла — белый лебедь души. И ударил снаряд. И второй. И исчезла душа. Мёртвым лебедем пала на дно.

…Нет, неправда! Город жив, и душа не умрёт! Я её оживлю!.. Старый кукольник, чудом живущий пока. Не успели смолоть жернова. Что он может один? Но сияли витрины — и мир сказочный жил! И принцесса с кольцом, и король приглашали детей. Из жестокого послевоенного мира, где на месте владельцев домов появились другие, а ночами их режут, превратив сожаленья о прошлом в новый ужас и мрак, — вдруг протянута нить. Луч любви и надежды. Дети — дети всегда. И тянулись они к огоньку. И встречал их кудесник. И дарил чудеса… Что он может один? Небогат — и уже под прицелом. Но канун Рождества, запрещённого здесь, — и дарились детишкам конфеты. В необычных блестящих обёртках. Не обёртках — нарядах! Как прекрасные дамы — на рождественский бал. И зелёное поле надежды — и цыплёнок, вступающий в жизнь из покрытого дивной глазурью яйца. Всё — своими руками. Старичок, чуть похожий на гнома — и, в отличье от гнома, рассыпающий щедрой рукою дары. — Вряд ли долго. Но сколько сумел. И вдохнул душу Риги в детей. И средь яхт на воде появлялся порой белый лебедь, исчезнувший в ней.

И промчались года — нет, десятки годов. И в рассказе — давно не ребёнка — вдруг возник старый город, магазин — и старик, возвращающий сказку. И принцесса с кольцом поманила туда. И улыбку, светлее, чем лебедь на волнах времён, подарил старый кукольный мастер.

29.8.2019

Великий всеблагостный кот

Я красивый и пушистый. Это все говорят. И когда гладят за ухом, и когда чешут живот. Только вот заключают в кошачью тюрьму. Заманили обманом — приласкали, погладили, дали открытую сумку. Я доверчиво прыгнул в неё — ожидал, что на дачу везут. Там свобода, веселье — мышки, бабочки, можно лягушку поймать. Есть не буду — но так, поиграю. Поиграл!.. Зал, стеклянные клетки. В них коты всех пород и мастей. И тоскливые взгляды. Что за ужас? Куда я попал? Вы куда привезли? Доверял вам, любил, а вы — в клетку! Я рванулся, оскалился. Лапой — удар! — только мимо. И умелой рукой кто-то стиснул меня и забросил в стеклянную пасть. И закрылась она. Я ударил всем телом, отлетел — и ударил опять — только мог и не бить. И не думало треснуть стекло — а в ответ на мой плачущий крик из соседней клетушки раздался ехиднейший «мяв!» Хоть он рыжий и наглый, этот кот никогда б не посмел так мяукнуть на воле. Я в два раза крупней и, хоть молод ещё, но на даче всех местных котов разогнал — и немало собак убегало, скуля, с поцарапанной мордой. Но сейчас?.. Демонстрировать глупость, повторно бросаясь на стену, я не стал. Отвернулся презрительно. Лёг, спрятав голову в хвост, отшвырнул окружающий мир и глядел в бездну тьмы, одинок, лишь с Великим Котом. И не плакал пред ним. И рука меня гладила — нежно, умело, и слова доносились: «хороший», «пушистый» — и с какой-то особой умильной просительной ноткой — только я, каменея, молчал. Хочешь услышать пыхтенье, мурлыканье? Нет! И она, чуть не плача, ушла. И просила служителей: «Вы уж гладьте его!» И с угрозой: «Тут есть видеокамера, я буду всё время смотреть и не дай бог, что не так!» И когда она вышла — а я так и не повернул головы — то услышал: «Да, капризная дамочка! Для спокойствия лучше к коту лишний раз подойти» — и кто-то из них прикоснулся ко мне — и рука была не предательской, — и