1967
«И вижу зло, и слышу плач…»
И вижу зло, и слышу плач,и убегаю, жалкий, прочь,раз каждый каждому палачи никому нельзя помочь.
Я жил когда-то и дышал,но до рассвета не дошел.Темно в душе от божьих жал,хоть горсть легка, да крест тяжел.
Во сне вину мою несуи – сам отступник и злодей —безлистым деревом в лесужалею и боюсь людей.
Меня сечет господня плеть,и под ярмом горбится плоть, —и ноши не преодолеть,и ночи не перебороть.
И были дивные слова,да мне сказать их не дано,и помертвела голова,и сердце умерло давно.
Я причинял беду и боль,и от меня отпрянул Боги раздавил меня, как моль,чтоб я взывать к нему не мог.
1968
«Тебя со мной попутал бес…»
Тебя со мной попутал бесшататься зимней чащей,где ты сама была как лес,тревожный и молчащий.
В нем снег от денного теплалежал тяжел и лепок —и стыли ножки у тебяв ботиночках нелепых.
Мы шли по лесу наугад,навек, напропалую,и ни один не видел гад,как я тебя целую.
Дышал любимой на вискии молча гладил рукии задыхался от тоскии нестерпимой муки.
Нам быть счастливыми нельзя,а завтра будет хуже, —и лишь древесные друзьязаглядывали в души.
Да с лаской снежная пыльца,неладное почуяв,касалась милого лицаи горьких поцелуев.
1967
Колокол
Возлюбленная! Ты спасла мои корни!И волю, и дождь в ликовании пью.Безумный звонарь, на твоей колокольнев ожившее небо, как в колокол, бью.
О как я, тщедушный, о крыльях мечтал,о как я боялся дороги окольной.А пращуры душу вдохнули в металли стали народом под звон колокольный.
Да буду и гулок, как он, и глубок,да буду, как он, совестлив и мятежен.В нем кротость и мощь. И ваятель Микешинвсю Русь закатал в тот громовый клубок.
1968
«Трепещу перед чудом Господним…»
Трепещу перед чудом Господним,потому что в бездушной ночиникого я не спас и не поднял,по-пустому слова расточил.
Ты ж таинственней черного неба,золотей Мандельштамовых тайн.Не меня б тебе знать, и не мне быза тобою ходить по пятам.
На земле не пророк и не воин,истомленный твоей красотой, —как мне горько, что я не достоин,как мне стыдно моей прожитой!
Разве мне твой соблазн и духовность,колокольной телесности свет?В том, что я этой радостью полнюсь,ничего справедливого нет.
Я ничтожней последнего смерда,но храню твоей нежности звон,что, быть может, одна и бессмертнана погосте отпетых времен.
Мне и сладостно, мне и постыдно.Ты – как дождь от лица до подошв.Я тебя никогда не постигну,но погибну, едва ты уйдешь.
Так прости мне, что заживо стыну,что свой крест не умею нести,и за стыд мой, за гнутую спинуи за малый талант мой – прости.
Пусть вся жизнь моя в ранах и в оспах,будь что будет, лишь ты не оставь,ты – мой свет, ты – мой розовый воздух,смех воды, поднесенной к устам.
Ты в одеждах и то как нагая,а когда все покровы сняты,сердце падает, изнемогая,от звериной твоей красоты.
1968
«Больная черепаха…»
Больная черепаха —ползучая эпоха,смотри: я – горстка праха,и разве это плохо?
Я жил на белом светеи даже был поэтом, —попавши к миру в сети,раскаиваюсь в этом.
Давным-давно когда-топод песни воровскиея в звании солдатабродяжил по России.
Весь тутошний, как Пушкинили Василий Теркин,я слушал клеп кукушкини верил птичьим толкам.
Я – жрец лесных религий,мне труд – одна морока,по мне, и Петр Великийне выше скомороха.
Как мало был я добрымхоть с мамой, хоть с любимой,за что и бит по ребрамсудьбиной, как дубиной.
В моей дневной одышке,в моей ночи бессонноймне вечно снятся вышкинад лагерною зоной.
Не верю в то, что руссылюбили и дерзали.Одни врали и трусыживут в моей державе.
В ней от рожденья каждыйжелезной ложью мечен,а кто измучен жаждой,тому напиться нечем.
Вот и моя жаровнейрассыпалась по рощам.Безлюдно и черно в ней,как в городе полнощном.
Юродивый, горбатенький,стучусь по белу свету —зову народ мой батенькой,а мне ответа нету.
От вашей лжи и лютидо смерти не избавлен,не вспоминайте, люди,что я был Чичибабин.
Уже не быть мне Борькой,не целоваться с Лилькой,опохмеляюсь горькой.Закусываю килькой.
1969
«Я груз небытия вкусил своим горбом…»
Ф. Кривину
Я груз небытия вкусил своим горбом:смертельна соль воды, смертельна горечьхлеба,но к жизни возвращен обыденным добром —деревьями земли и облаками неба.
Я стер с молчащих губ отчаянья печать,под нежной синевой забыл свои мученья.Когда не слышно слов, всему дано звучать,все связано со всем и все полно значенья.
И маску простоты с реальности сорвав,росой тяжелых зорь умыв лицо и руки,как у священных книг, у желтоглазых травиграючи учусь безграмотной науке.
Из кроткой доброты и мудрого стыдакую свою броню, трудом зову забавыи тихо говорю: «Оставьте навсегдаотчаянье и страх, входящие сюда вы».
На благодарный пир полмира позову,навстречу счастью засвечу ресницы, —и ничего мне больше не приснится:и ад, и рай – все было наяву.
1968
«Куда мне бежать от бурлацких замашек?..»
Куда мне бежать от бурлацких замашек?Звенят небеса высоко.На свете совсем не осталось ромашеки синих, как сон, васильков.
Отдай мою землю с дождем и рябиной,верни мне березы в снегу.Я в желтые рощи ушел бы с любимой,да много пройти не смогу.
Лишь воздух полуночи мой собеседник.Сосняк не во сне ли возник?Там серый песок, там чабрец и бессмертник,там дикие звезды гвоздик.
Бросается в берег русалочья брага.Там солнышком воздух согрет.И сердце не вспомнит ни худа, ни блага,ни школьных, ни лагерных лет.
И Вечность вовек не взойдет семицветьемв загробной безрадостной мгле.И я не рожден в девятьсот двадцать третьем,а вечно живу на земле.
Я выменял память о дате и годена звон в поднебесной листве.Не дяди и тети, а Данте и Гётесо мной в непробудном родстве.
1969
«Тебе, моя Русь, не Богу, не зверю…»
Тебе, моя Русь, не Богу, не зверю —молиться – молюсь, а верить – не верю.
Я сын твой, я сон твоего бездорожья,я сызмала Разину струги смолил.Россия русалочья, Русь скоморошья,почто не добра еси к чадам своим?
От плахи до плахи, по бунтам, по гульбамзадор пропивала, порядок кляла, —и кто из достойных тобой не погублен,о гулкие кручи ломая крыла.
Нет меры жестокости ни бескорыстью,и зря о твоем же добре лепеталдождем и ветвями, губами и кистьювлюбленно и злыдно еврей Левитан.
Скучая трудом, лютовала во блуде,шептала арапу: кровцой полечи.Уж как тебя славили добрые люди —бахвалы, опричники и палачи.
А я тебя славить не буду вовеки,под горло подступит – и то не смогу.Мне кровь заливает морозные веки.Я Пушкина вижу на жженом снегу.
Наточен топор, и наставлена плаха.Не мой ли, не мой ли приходит черед?Но нет во мне грусти и нет во мне страха.Прими, моя Русь, от сыновних щедрот.
Я вмерз в твою шкуру дыханьем и сердцем,и мне в этой жизни не будет защит,и я не уйду в заграницы, как Герцен,судьба Аввакумова в лоб мой стучит.
1969
1970–1975
«Дай вам Бог с корней до крон…»
Дай вам Бог с корней до кронбез беды в отрыв собраться.Уходящему – поклон.Остающемуся – братство.
Вспоминайте наш снежокпосреди чужого жара.Уходящему – рожок.Остающемуся – кара.
Всяка доля по уму:и хорошая, и злая.Уходящего – пойму.Остающегося – знаю.
Край души, больная Русь, —перезвонность, первозданность(с уходящим – помирюсь,с остающимся – останусь) —
дай нам, вьюжен и ледов,безрассуден и непомнящ,уходящему – любовь,остающемуся – помощь.
Тот, кто слаб, и тот, кто крут,выбирает каждый между:уходящий – меч и труд,остающийся – надежду.
Но в конце пути сияйпо заветам Саваофа,уходящему – Синай,остающимся – Голгофа.
Я устал судить сплеча,мерить временным безмерность.Уходящему – печаль.Остающемуся – верность.
1971