Читать интересную книгу Прямая речь (сборник) - Борис Чичибабин

1963

Ода русской водке

Поля неведомых планетдуши славянской не пленят,но кто почел, что водка яд,таким у нас пощады нет.На самом деле ж водка – дардля всех трудящихся людей,и был веселый чародей,кто это дело отгадал.

Когда б не нес ее ко рту,то я б давно зачах и слег.О, где мне взять достойный слог,дабы воспеть сию бурду?Хрустален, терпок и терпимее процеженный настой.У синя моря Лев Толстойее по молодости пил.

Под Емельяном конь икал,шарахаясь от вольных толп.Кто в русской водке знает толк,тот не пригубит коньяка.Сие народное питьеразвязывает языки,и наши думы высоки,когда мы тяпаем ее.

Нас бражный дух не укачал,нам эта влага по зубам,предоставляя финь-шампаньначальникам и стукачам.Им не узнать вовек тогоневосполнимого тепла,когда над скудостью столавоспрянет светлое питво.

Любое горе отлегло,обидам русским грош цена,когда заплещется онасквозь запотевшее стекло.А кто с вралями заодно,смотри, чтоб в глотку не влили:при ней отпетые вралипроговорятся все равно.

Вот тем она и хороша,что с ней не всяк дружить горазд.Сам Разин дул ее не раз,полки боярские круша.С Есениным в иные дниистория была такая ж —и, коль на нас ты намекаешь,мы тоже Разину сродни.

И тот бессовестный кащей,кто на нее повысил цену,но баять нам на эту темуне подобает вообще.Мы все когда-нибудь подохнем,быть может, трезвость и мудра, —а Бог наш – Пушкин – пил с утраи пить советовал потомкам.

1963

Верблюд

Из всех скотов мне по сердцу верблюд.Передохнет – и снова в путь, навьючась.В его горбах угрюмая живучесть,века неволи в них ее вольют.

Он тащит груз, а сам грустит по сини,он от любовной ярости вопит.Его терпенье пестуют пустыни.Я весь в него – от песен до копыт.

Не надо дурно думать о верблюде.Его черты брезгливы, но добры.Ты погляди, ведь он древней домбрыи знает то, чего не знают люди.

Шагает, шею шепота вытягивая,проносит ношу, царственен и худ, —песчаный лебедин, печальный работяга,хорошее чудовище верблюд.

Его удел – ужасен и высок,и я б хотел меж розовых барханов,из-под поклаж с презреньем нежным глянув,с ним заодно пописать на песок.

Мне, как ему, мой Бог не потакал.Я тот же корм перетираю мудро,и весь я есть моргающая морда,да жаркий горб, да ноги ходока.

1964

«Я слишком долго начинался…»

Я слишком долго начиналсяи вот стою, как манекен,в мороке мерного сеанса,неузнаваемый никем.

Не знаю, кто виновен в этом,но с каждым годом все больней,что я друзьям моим неведом,враги не знают обо мне.

Звучаньем слов, значеньем знаковземлянин с люлечки пленен.Рассвет рассудка одинакову всех народов и племен.

Но я с мальчишества наметилпрожить не в прибыльную прытьи не слова бросать на ветер,а дело людям говорить.

И кровь и крылья дал стихам я,и сердцу стало холодней:мои стихи, мое дыханьене долетело до людей.

Уже листва уходит с ветокв последний гибельный полет,а мною сложенных и спетых —никто не слышит, не поет.

Подошвы стерты о каменья,и сам согбен, как аксакал.Меня младые поколеньяопередили, обскакав.

Не счесть пророков и провидцев,что ни кликуша, то и тип,а мне к заветному пробиться б,до сокровенного дойти б.

Меня трясет, меня коробит,что я бурбон и нелюдим,и весь мой пот, и весь мой опытпойдет не в пользу молодым.

Они проходят шагом беглым,моих святынь не видно им,и не дано дышать тем пеклом,что было воздухом моим.

Как будто я свалился с Марса.Со мной ни брата, ни отца.Я слишком долго начинался.Мне страшно скорого конца.

1965

«Колокола голубизне…»

Колокола голубизнерокочут медленную кару,пойду по желтому пожару,на жизнь пожалуюсь весне.

Тебя поносят фарисеи,а ты и пикнуть не посмей.Пойду пожалуюсь весне,озябну зябликом в росе я.

Часы веселья так скупы,так вечно косное и злое,как будто всё в меня весноювонзает пышные шипы.

Я, как бессонница, духовени беззащитен, как во сне.Пойду пожалуюсь веснена то, что холод не уходит.

1965

«Меня одолевает острое…»

Меня одолевает остроеи давящее чувство осени.Живу на даче, как на острове,и все друзья меня забросили.

Ни с кем не пью, не философствую,забыл и знать, как сердце влюбчиво.Долбаю землю пересохшуюда перечитываю Тютчева.

В слепую глубь ломлюсь напористейи не тужу о вдохновении,а по утрам трясусь на поездеслужить в трамвайном управлении.

В обед слоняюсь по базарам,где жмот зовет меня папашей,и весь мой мир засыпан жароми золотом листвы опавшей…

Не вижу снов, не слышу зова,и будням я не вождь, а данник.Как на себя, гляжу на дальних,а на себя – как на чужого.

С меня, как с гаврика на следствии,слетает позы позолота.Никто – ни завтра, ни впоследствиине постучит в мои ворота.

Я – просто я. А был, наверное,как все, придуман ненароком.Всё тише, всё обыкновеннеея разговариваю с Богом.

1965

1966–1969

«Живу на даче. Жизнь чудна…»

Живу на даче. Жизнь чудна.Свое повидло…А между тем еще однадуша погибла.

У мира прорва бедолаг, —о сей минутекого-то держат в кандалах,как при Малюте.

Я только-только дотянувот эту строчку,а кровь людская не однузальет сорочку.

Уже за мной стучатся в дверь,уже торопят,и что ни враг – то лютый зверь,что друг – то робот.

Покойся в сердце, мой Толстой,не рвись, не буйствуй, —мы все привычною стезейпроходим путь свой.

Глядим с тоскою, заперты,вослед ушедшим.Что льда у лета, добротыпросить у женщин.

Какое пламя на плечах,с ним нету сладу, —принять бы яду натощак,принять бы яду.

И ты, любовь моя, и ты —ладони, губы ль —от повседневной маетыидешь на убыль.

Как смертью веки сведены,как смертью – веки,так все живем на свете мыв Двадцатом веке.

Не зря грозой ревет Господьв глухие уши:– Бросайте всё! Пусть гибнет плоть.Спасайте души!

1966

«Уходит в ночь мой траурный трамвай…»

Уходит в ночь мой траурный трамвай.Мы никогда друг другу не приснимся.В нас нет добра, и потому давайпростимся.

Кто сочинил, что можно быть вдвоем,лишившись тайн в пристанище убогом,в больном раю, что, верно, сотворенне Богом?

При желтизне вечернего огнякак страшно жить и плакать втихомолку.Четыре книжки вышло у меня.А толку?

Я сам себе растлитель и злодей,и стыд и боль как должное приемлюза то, что все придумывал – людейи землю.

А хуже всех я выдумал себя.Как мы в ночах прикармливали зверя,как мы за ложь цеплялись, не любя,не веря.

Как я хотел хоть малое спасти.Но нет спасенья, как прощенья нету.До судных дней мне тьму свою нестипо свету.

Я все снесу. Мой грех, моя вина.Еще на мне и все грехи России.А ночь темна, дорога не видна…Чужие…

Страшна беда совместной суеты,и в той беде ничто не помогло мне.Я зло забыл. Прошу тебя: и тыне помни.

Возьми все блага жизни прожитой,по дням моим пройди, как по подмостью.Но не темни души своей враждойи злостью.

1967

«Сними с меня усталость, матерь Смерть…»

Сними с меня усталость, матерь Смерть.Я не прошу награды за работу,но ниспошли остуду и дремотуна мое тело, длинное, как жердь.

Я так устал. Мне стало все равно.Ко мне всего на три часа из сутокприходит сон, томителен и чуток,и в сон желанье смерти вселено.

Мне книгу зла читать невмоготу,а книга блага вся перелисталась.О матерь Смерть, сними с меня усталость,покрой рядном худую наготу.

На лоб и грудь дохни своим ледком,дай отдохнуть светло и беспробудно.Я так устал. Мне сроду было трудно,что всем другим привычно и легко.

Я верил в дух, безумен и упрям,я Бога звал – и видел ад воочью, —и рвется тело в судорогах ночью,и кровь из носу хлещет по утрам.

Одним стихам вовек не потускнеть,да сколько их останется, однако.Я так устал! Как раб или собака.Сними с меня усталость, матерь Смерть.

1967