1977
Ода воробью
Пока меня не сбили с толку,презревши внешность, хвор и пьян,питаю нежность к воробьямза утреннюю свиристелку.Здоров, приятель! Чик-чирик!Мне так приятен птичий лик.
Я сам, подобно воробью,в зиме немилой охолонув,зерно мечты клюю с балконов,с прогретых кровель волю пьюи бьюсь на крылышках об воздухво славу братиков безгнездых.
Стыжусь восторгов субъективныхот лебедей, от голубей.Мне мил пройдоха воробей,пророков юркий собутыльник,посадкам враг, палаткам друг, —и прыгает на лапках двух.
Где холод бел, где лагерь был,где застят крыльями засовыорлы-стервятники да совы,разобранные на гербы, —а он и там себе с морозцапопрыгивает да смеется.
Шуми под окнами, зануда,зови прохожих на концерт!..А между тем не так он сер,как это кажется кому-то,когда из лужицы хлебнув,к заре закидывает клюв.
На нем увидит, кто не слеп,наряд изысканных расцветок.Он солнце склевывает с веток,с отшельниками делит хлеби, оставаясь шельма шельмой,дарит нас радостью душевной.
А мы бродяги, мы пираты, —и в нас воробышек шалит,но служба души тяжелит,и плохо то, что не пернаты.Тоска жива, о воробьи,кто скажет вам слова любви?
Кто сложит оду воробьям,галдящим под любым окошком,безродным псам, бездомным кошкам,ромашкам пустырей и ям?Поэты вымерли, как туры, —и больше нет литературы.
1977
«Редко видимся мы, Ладензоны…»
Б. Я. Ладензону
Редко видимся мы, Ладензоны, —да простит нас за это Аллах, —отрешенные, как робинзоны,на тверезых своих островах.
Или дух наш не юн и не вечен,или в мыслях не стало добра,что сегодня делиться нам нечем,как, бывало, делились вчера?
Я не верю в худые заклятья,не хочу ни затворов, ни стен,только не размыкайтесь, объятья,только б не расставаться ни с кем.
И приду еще я, и разуюсь,и, из дружеской чаши поим,вновь покоем твоим залюбуюсьи порадуюсь шуткам твоим.
Наши дни холодны и туманны,наша кривда нависла тузом.Не хватило мне брата у мамы.Будь мне братом, Борис Ладензон.
Назови это вздором и чушью,только я никогда не пойму,где предел твоему добродушью,где он юмору, где он уму,
где он той доброте некрикливой,что от роду тиха и простаи венчается русской крапивойвместо терний Иисуса Христа.
И хоть стали нечастыми встречи,и хоть мы ни на Вы, ни на ты,эти встречи – как Божии свечив черноте мировой темноты.
Трижды слава таинственной воле,что добра она к русской земле,что не в сытости мы и не в холе,а всего лишь во лжи да во зле.
Век наш короток, мир наш похабен,с ними рядом брести не резон.Я один на земле Чичибабин.Будь мне братом, Борис Ладензон.
1977
«Покамест есть охота…»
Покамест есть охота,покуда есть друзья,давайте делать что-то,иначе жить нельзя.
Ни смысла и ни лада,и дни как решето, —и что-то делать надо,хоть неизвестно что.
Ведь срок летуч и краток,вся жизнь – в одной горсти, —так надобно ж в порядокхоть душу привести.
Давайте что-то делать,чтоб духу не пропасть,чтоб не глумилась челядьи не кичилась власть.
Никто из нас не рыцарь,не праведник челом,но можно ли миритьсяс неправдою и злом?
Давайте делать что-тои, черт нас подери,поставим Дон Кихотауму в поводыри.
Пусть наша плоть недужнаи безысходна тьма,но что-то делать нужно,чтоб не сойти с ума.
Уже и то отрадау запертых ворот,что все, чего не надо,известно наперед.
Решай скорее, кто ты,на чьей ты стороне, —обрыдли анекдотыс похмельем наравне.
Давайте что-то делать,опомнимся потом, —стихи мои и те вотоб этом об одном.
За Божий свет в ответемы все вину несем.Неужто все на светеокончится на сем?
Давайте ж делать то, чтоГосподь душе велел,чтоб ей не стало тошноот наших горьких дел!
1979
«Благодарствую, други мои…»
Благодарствую, други мои,за правдивые лица.Пусть, светла от взаимной любви,наша подлинность длится.
Будьте вечно такие, как есть, —не борцы, не пророки,просто люди, за совесть и честьотсидевшие сроки…
Одного я всем сердцем боюсь,как пугаются дети,что одно скажет правнукам Русь:как не надо на свете.
Видно, вправду такие чаи,уголовное время,что все близкие люди мои —поголовно евреи…
За молчанье разрозненных дней,за жестокие верстыобнимите меня посильней,мои братья и сестры.
Но и все же не дай вам Господьуезжать из России.Нам и надо лишь соли щепотьна хлеба городские.
Нам и надо лишь судеб родство,понимание взгляда.А для бренных телес ничегонам вовеки не надо.
Вместе будет нам в худшие днине темно и не тяжко.Вы одни мне заместо родни,павлопольская бражка.
Как бы ни были встречи тихи,скоротечны мгновенья,я еще напишу вам стихио святом нетерпенье.
Я еще позову вас в бои,только были бы вместе.Благодарствую, други мои,за приверженность чести.
Нашей жажде все чаши малы,все, что есть, вроде чуши.Благодарствую, други мои,за правдивые души.
1978
«Я почуял беду и проснулся от горя…»
Я почуял беду и проснулся от горяи смуты,и заплакал о тех, перед кемв неизвестном долгу, —и не знаю, как быть, и как годы проходятминуты…Ах, родные, родные, ну чем я вам всемпомогу?
Хоть бы чуда занять у певучихи влюбчивых клавиш,но не помнит уроков дурная моя голова,а слова – мы ж не дети, – словами бедыне убавишь,больше тысячи лет, как не Бог намдиктует слова.
О как мучает мозг бытия неразумногоскрежет,как смертельно сосет пустотавседержавных высот.Век растленен и зол. И ничто на землене утешит.Бог не дрогнет на зов. И ничто в небесахне спасет.
И меня обижали – безвинно, взахлеб,не однажды,и в моем черепке всем скорбям чернотавозжена,но дано вместо счастья мученьетаинственной жажды,и прозренье берез, и склоненныхнебес тишина.
И спасибо животным, деревьям, цветами колосьям,и смиренному Баху, чтоб нам черезтерньи за ним, —и прощенье врагам, не затем,чтобы сладко спалось им,а чтоб стать хоть на миг нам свободнейи легче самим.
Еще могут сто раз на позор и на ужасобречь нас,но, чтоб крохотный светик в потемкахсердец не потух,нам дает свой венок – ничегоне поделаешь – Вечностьи все дальше ведет – ничегоне поделаешь – Дух.
1978
1982–1984
Второй псалом Армении
Армения, – руша камения с горзнамением скорбных начал, —прости мне, что я о тебе до сих пореще ничего не сказал.
Армения, горе твое от ума,ты – боли еврейской двойник, —я сдуну с тебя облака и туман,я пил из фонтанов твоих.
Ты храмы рубила в горах без дороги, радуясь вышним дарам,соседям лихим не в укор, а в уроквоздвигла Матенадаран.
Я был на Севане, я видел Гарни,я ставил в Гегарде свечу, —Армения, Бог твою душу храни,я быть твоим сыном хочу.
Я в жизни и в муке твой путь повторю, —и так ли вина уж тяжка,что я не привел к твоему алтарюни агнушка, ни петушка?
Мужайся, мой разум, и, дух, уносисьтуда, где, в сиянье таим,как будто из света отлитый Масисцарит перед взором моим!
Но как я скажу про возлюбленный ад,начала свяжу и концы?Раскроется ль в каменном звоне цикадмолитвенник Нарекаци?
До речи ли тут, о веков череда?Ты кровью небес не дразни,но дай мне заплакать, чтоб мир зарыдало мраке турецкой резни.
Меж воронов черных я счастлив, что бел,что мучусь юдолью земной,что лучшее слово мое о тебееще остается за мной.
1982
«Ежевечерне я в своей молитве…»
Ежевечерне я в своей молитвевверяю Богу душу и не знаю,проснусь с утра или ее на лифтеопустят в ад или поднимут к раю.
Последнее совсем невероятно:я весь из фраз и верю больше фразам,чем бытию, мои грехи и пятнавидны и невооруженным глазом.
Я все приму, на солнышке оттаяв,нет ни одной обиды незабытой;но Судный час, о чем смолчал Бердяев,встречать с виной страшнее, чем с обидой.
Как больно стать навеки виноватым,неискупимо и невозмещенно,перед сестрою или перед братом, —к ним не дойдет и стон из бездны черной.
И все ж клянусь, что вся отвага Дантав часы тоски, прильнувшей к изголовью,не так надежна и не благодатна,как свет вины, усиленный любовью.
Все вглубь и ввысь! А не дойду до цели —на то и жизнь, на то и воля Божья.Мне это все открылось в Коктебелепод шорох волн у черного подножья.
1984