1957
Клянусь на знамени веселом
Однако радоваться рано —и пусть орет иной оракул,что не болеть зажившим ранам,что не вернуться злым оравам,что труп врага уже не знамя,что я рискую быть отсталым,пусть он орет, – а я-то знаю:не умер Сталин.
Как будто дело все в убитых,в безвестно канувших на Север, —а разве веку не в убытокто зло, что он в сердцах посеял?Пока есть бедность и богатство,пока мы лгать не перестанеми не отучимся бояться, —не умер Сталин.
Пока во лжи неукротимысидят холеные, как ханы,антисемитские кретиныи государственные хамы,покуда взяточник заносчиви волокитчик беспечален,пока добычи ждет доносчик, —не умер Сталин.
И не по старой ли привычкеневежды стали наготове —навешать всяческие лычкина свежее и молодое?У славы путь неодинаков.Пока на радость сытым стаямподонки травят Пастернаков, —не умер Сталин.
А в нас самих, труслив и хищен,не дух ли сталинский таится,когда мы истины не ищем,а только нового боимся?Я на неправду чертом ринусь,не уступлю в бою со старым,но как тут быть, когда внутри насне умер Сталин?
Клянусь на знамени веселомсражаться праведно и честно,что будет путь мой крут и солон,пока исчадье не исчезло,что не сверну, и не покаюсь,и не скажусь в бою усталым,пока дышу я и покаместне умер Сталин!
1959
«До гроба страсти не избуду…»
До гроба страсти не избуду.В края чужие не поеду.Я не был сроду и не буду,каким пристало быть поэту.Не в игрищах литературных,не на пирах, не в дачных рощах —мой дух возращивался в тюрьмахэтапных, следственных и прочих.
И все-таки я был поэтом.
Я был одно с народом русским.Я с ним ютился по баракам,леса валил, подсолнух лускал,каналы рыл и правду брякал.На брюхе ползал по-пластунскисолдатом части минометной.И в мире не было простушкив меня влюбиться мимолетно.
И все-таки я был поэтом.
Мне жизнь дарила жар и кашель,а чаще сам я был не шелков,когда давился пшенной кашейили махал пустой кошелкой.Поэты прославляли вольность,а я с неволей не расстанусь,а у меня вылазит волоси пять зубов во рту осталось.
И все-таки я был поэтом,И все-таки я есмь поэт…
Влюбленный в черные деревьяда в свет восторгов незаконных,я не внушал к себе доверьяиздателей и незнакомок.Я был простой конторской крысой,знакомой всем грехам и бедам,водяру дул, с вождями грызся,тишком за девочками бегал.
И все-таки я был поэтом,сто тысяч раз я был поэтом,я был взаправдашним поэтоми подыхаю как поэт.
1960
«Поэт – что малое дитя…»
Поэт – что малое дитя.Он верит женщинам и соснам,и стих, написанный шутя,как жизнь, священ и неосознан.
То громыхает, как пророк,а то дурачится, как клоун.Бог весть, зачем и для кого он,пойдет ли будущему впрок.
Как сон, от быта отрешен,и кто прочтет и чем навеян?У древней тайны вдохновеньянапрасно спрашивать резон.
Но перед тем как сесть за столи прежде чем стихам начаться,я твердо ведаю, за чтоменя не жалует начальство.
Я б не сложил и пары слов,когда б судьбы мирской горниломоих висков не опалило,души моей не потрясло.
1960
1961–1965
«Когда весь жар, весь холод был изведан…»
Когда весь жар, весь холод был изведан,и я не ждал, не помнил ничего,лишь ты одна коснулась звонким светоммоих дорог и мрака моего.
В чужой огонь шагнула без опаскии принесла мне пряные дары.С тех пор иду за песнями запястий,где все слова значимы и добры.
Моей пустыни холод соловьиный,и вечный жар обветренных могил,и небо пусть опустятся с повиннойк твоим ногам, прохладным и нагим.
Побудь еще раз в россыпи сирени,чтоб темный луч упал на сарафан,и чтоб глаза от радости сырели,и шмель звенел, и хмель озоровал.
На свете нет весны неизносимой:в палящий зной поляжет, порыжев,умрут стихи, осыплются осины,а мы с тобой навеки в барыше.
Кто, как не ты, тоску мою утешит,когда, листву мешая и шумя,щемящий ветер борозды расчешети затрещит роса, как чешуя?
Я не замерзну в холоде декабрьскоми не состарюсь в темном терему,всем гулом сердца, всем моим дикарствомвлюбленно верен свету твоему.
1961
Белые кувшинки
Что за беда, что ты продрог и вымок?Средь мошкары, лягушечьих ужимокпротри глаза и в прелести омой,нет ничего прекраснее кувшинок,плавучих, белых, блещущих кувшинок.Они – как символ лирики самой.
Свежи, чисты, застенчиво-волшебны,для всех, кто любит, чашами стоят.А там, на дне, – не думали уже б мы, —там смрадный мрак, пиявок черных яд.
На душном дне рождается краса ихдля всех, а не для избранных натур.Как ждет всю жизнь поэзию прозаик,кувшинки ждут, вкушая темноту.
О, как горюют, царственные цацы,как ужас им дыханье заволок,в какой тоске сподыспода стучатсястеблями рук в стеклянный потолок!
Из черноты, пузырчатой и вязкой,из тьмы и тины, женственно-белы,восходят ввысь над холодом и ряской.И звезды пьют из белой пиалы.
1961
Крымские прогулки
Колонизаторам – крышка!Что языки чесать?
Перед землею крымскойсовесть моя чиста.Крупные виноградины…Дует с вершин свежо.
Я никого не грабил.Я ничего не жег.Плевать я хотел на тебя, Ливадия,и в памяти плебейскойне станет вырисовыватьсядворцами с арабескамиАлупка воронцовская.Дубовое вино ятянул и помнил долго.
А более иноемне памятно и дорого.
Волны мой след кропили,плечи царапал лес.Улочками кривымив горы дышал и лез.Думал о Крыме: чей ты,кровью чужой разбавленный?Чьи у тебя мечети,прозвища и развалины?
Проверить хотелось версийкиприехавшему с Руси:чей виноград и персикив этих краях росли?Люди на пляж, я – с пляжа,там, у лесов и скал,«Где же татары?» – спрашивал,все я татар искал.
Шел, где паслись отары,желтую пыль топтал,«Где ж вы, – кричал, – татары?»Нет никаких татар.А жили же вот тут онис оскоминой о Мекке.Цвели деревья тутовые,и козочки мекали.
Не русская Ривьера,а древняя Ордажила, в Аллаха верила,лепила города.Кому-то, знать, мешаязарей во всю щеку,была сестра меньшаяКазани и Баку.
Конюхи и кулинары,радуясь синеве,песнями пеленалидочек и сыновей.Их нищета назойливонаши глаза мозолила.Был и очаг, и зелень,и для ночлега кров…
Слезы глаза разъели им,выстыла в жилах кровь.Это не при Иване,это не при Петре:сами, небось, припевали:«Нет никого мудрей».
Стало их горе солоно.Брали их целыми селами,сколько в вагон поместится.Шел эшелон по месяцу.Девочки там зачахли,ни очага, ни сакли.Родина оптом, так сказать,отнята и подарена, —и на земле татарскойни одного татарина.
Живы, поди, не все они:мало ль у смерти жатв?Где-то на сивом Северекосточки их лежат.
Кто помирай, кто вешайся,кто с камнем на конвой, —в музеях краеведческихне вспомнят никого.Сидит начальство важное:«Дай, – думает, – повру-ка».Вся жизнь брехнею связана,как круговой порукой.
Теперь, хоть и обмолвитесь,хоть правду кто и вымолви, —чему поверит молодость?Все верные повымерли.
Чепухи не порите-ка.Мы ведь все одноглавые.У меня – не политика.У меня – этнография.На ладони прохукав,спотыкаясь, где шел,это в здешних прогулкахя такое нашел.
Мы все привыкли к страшному,на сковородках жариться.У нас не надо спрашиватьни доброты ни жалости.
Умершим – не подняться,не добудиться у́мерших…но чтоб целую нацию —это ж надо додуматься…
А монументы Сталина,что гнул под ними спину ты,как стали раз поставлены,так и стоят нескинуты.
А новые крадутся,честь растеряв,к власти и к радостичерез тела.
А вражьи уши радуя,чтоб было что писать,врет без запинки радио,тщательно врет печать.Когда ж ты родишься,в огне трепеща,новый Радищев —гнев и печаль?
1961