1961
«Во мне проснулось сердце эллина…»
Во мне проснулось сердце эллина.Я вижу сосны, жаб, ежаи радуюсь, что роща зеленаи что вода в пруду свежа.
Не называйте неудачником.Я всем удачам предпочелсбежать с дорожным чемоданчикомв страну травы, в отчизну пчел.
Люблю мальчишек, закопавшихсяв песок на теплом берегу,и – каюсь – каждую купальщицув нескромных взорах берегу.
Благословенны дни безделияс подругой доброй средь дубрав,когда мы оба, как бестелые,лежим, весь бор в себя вобрав.
Мы ездили на хутор Коробов,на кручи солнца, в край лесов.Он весь звенел от шурких шорохови соловьиных голосов.
Мы ничего с тобой не нажили,привыкли к всяческой беде.Но эти чащи были нашими,мы в них стояли, обалдев.
Уху варили, чушь пороли,ловили с лодки щук-раззяви ночевали на пароме,травы на бревна набросав.
О, если б кто в ладонях любящихсумел до старости донестьв кувшинках, в камышовых трубочкахдо дна светящийся Донец!..
Плескалась рыба, бились хвостики.Реки и леса красота,казалось, вся в пахучем воздухес росой и светом разлита.
Скорей, любимая, приблизься.Я этот мир тебе дарю.Я в нем любил лесные листьяи славил зелень и зарю.
Счастливый, брошусь под деревья.Да в их дыханье обретук земле высокое доверье,гармонию и доброту.
1961
Черное море
Лишь закрою глаза —и, как челн, меня море качает,и садится на губынагая и теплая соль.Не отцовством объят,а от солнца я пьян и от чаек.О, как часто мне снитсясоленый и плещущий сон!
Дразнит прозу мою,брызжет в раны веселый обидчик,чья за мутью и зеленьютак изумительна синь.То ли хлопья летят,то ли птицы хлопочут о пище, —то порхают барашки,которых вовек не сносить.
Ну о чем бормотать?Ну какого рожна кипятиться?Я горю на огне.Я – роса. Я ничем не гнетусь.Я лежу на рядне.Породниться бы нам, кипарисы!Солнце плавит плодыи колышет в ладонях медуз.
Разверзаются недра,что вечно свежи и не дряблы.Ходят нежные негры.Здесь камень до ночи нагрет.Пахнет йодом и рыбой.И екает сердце над рябью,где хохочущий поварготовит чертям винегрет.
Отоспимся потом.До потемок позябнем от зыби.По ночам оно дышит,как скинувший бурку джигит.Море хлюпает в мол.Море мокрые камешки сыплет.Им никто не насытится.Море и мертвых живит.
И смывает всю муть.И смеется светло и ломяще.И прозрачно слоится.А может и скалы молоть.И возьму я с собойв свой последний отъезд из Ламанчивместо хлеба и книгилохматой лазури ломоть.
1962
Пастернаку
Твой лоб, как у статуи, бел,и взорваны брови.Я весь помещаюсь в тебе,как Врубель в Рублеве.
И сетую, слез не тая,охаянным эхом,и плачу, как мальчик, что як тебе не приехал.
И плачу, как мальчик, навзрыдо зримой утрате,что ты, у трех сосен зарыт,не тронешь тетради.
Ни в тот и ни в этот приходмудрец и ребенокуже никогда не прочтетмоих обреченных…
А ты устремляешься вдальи смотришь на ивы,как девушка и как водалюбим и наивен.
И меришь, и вяжешь навеквеселым обетом:– Не может быть злой человекхорошим поэтом…
Я стих твой пешком исходил,ни капли не косвен,храня фотоснимок один,где ты с Маяковским,
где вдоволь у вас про запастревог и попоек.Смотрю поминутно на вас,люблю вас обоих.
О, скажет ли кто, отчегослучается часто:чей дух от рожденья червон,тех участь несчастна?
Ужели проныра и дубэпохе угоден,а мы у друзей на видуиз жизни уходим.
Уходим о зимней поре,не кончив похода…Какая пора на дворе,какая погода!..
Обстала, свистя и слепя,стеклянная слякоть.Как холодно нам без тебясмеяться и плакать.
1962
«И опять – тишина, тишина, тишина…»
И опять – тишина, тишина, тишина.Я лежу, изнемогший, счастливый и кроткий.Солнце лоб мой печет, моя грудь сожжена,И почиет пчела на моем подбородке.
Я блаженствую молча. Никто не придет.Я хмелею от запахов нежных, не зная,то трава, или хвои целительный мед,или в небо роса испарилась лесная.
Все, что вижу вокруг, беспредельно любя,как я рад, как печально и горестно рад я,что могу хоть на миг отдохнуть от себя,полежать на траве с нераскрытой тетрадью.
Это самое лучшее, что мне дано:так лежать без движений, без жажды,без цели,чтобы мысли бродили, как бродит вино,в моем теплом, усталом, задумчивом теле.
И не страшно душе – хорошо и легкослиться с листьями леса, с растительнымсоком,с золотыми цветами в тени облаков,с муравьиной землею и с небом высоким.
1948–1950, 1962
«На мой порог зима пришла…»
На мой порог зима пришла,в окошко потное подула.Я стыну зябко и сутуло,грущу – и грусть моя грешна.
И то ли счастье, то ли сонна мой порог, как снег, упали,и пахнет милыми губамимое горящее лицо.
Я жарюсь в чертовых печах.(Как раз за лириков взялись там!)Я нищетой до дыр залистан.О, не читай меня, печаль.
Ты ж, юность, смейся и шали,с кем хочешь будь, что хочешь делай.Метелью праздничной и белойво мне шумят твои шаги.
Душе и сладко, и темно,ей не уйти и не остаться, —и трубы трепетные счастьяпо-птичьи плачут надо мной.
1962
Паруса
Есть в старых парусах душа живая.Я с детства верил вольным парусам.Их океан окатывал, вздувая,и звонкий ветер ими потрясал.
Я сны ребячьи видеть перестали, постепенно сердцем остывая,стал в ту же масть, что двор и мостовая,сказать по-русски – крышка парусам.
Иду домой, а дома нынче – стирка.Душа моя состарилась и стихла.Тропа моя полынью поросла.
Мои шаги усталы и неловки,и на простой хозяйственной веревкетряпьем намокшим сохнут паруса.
1962
Вечером с получки
Придет черед, и я пойду с сумой.Настанет срок, и я дойду до ручки.Но дважды в месяц летом и зимоймне было счастье вечером с получки.
Я набирал по лавкам что получше,я брился, как пижон, и, бог ты мой,с каким я видом шествовал домой,неся покупки вечером с получки.
С весной в душе, с весельем на губахидешь-бредешь, а на пути – кабак.Зайдешь – и все продуешь до полушки.
Давно темно, выходишь, пьяный в дым,и по пустому городу один —под фонарями, вечером, с получки.
1962
Постель
Постель – костер, но жар ее священней:на ней любить, на ней околевать,на ней, чем тела яростней свеченье,душе темней о Боге горевать.
У лжи ночной кто не бывал в ученье?Мне все равно – тахта или кровать.Но нет нигде звезды моей вечерней,чтоб с ней глаза не стыдно открывать.
Меня постель казенная шерстила.А есть любовь черней, чем у Шекспира.А есть бессониц белых канитель.
На свете счастья – ровно кот наплакал,и, ох, как часто люди, как на плаху,кладут себя в постылую постель.
1963
Осень
О синева осеннего бесстыдства,когда под ветром, желтым и косым,приходит время помнить и поститьсяи чад ночей душе невыносим.
Смолкает свет, закатами косим.Любви – не быть, и небу – не беситься.Грустят леса без бархата, без ситца,и холодеют локти у осин.
Взывай к рассудку, никни от печали,душа – красотка с зябкими плечами.Давно ль была, как птица, весела?
Но синева отравлена трагизмом,и пахнут чем-то горьким и прокислымхмельным-хмельные вечера.
1963
Старик-кладовщик
Старик-добряк работает в райскладе.Он тих лицом, он горестей лишен.Он с нашим злом в таинственном разладевесь погружен в певучий полусон.
Должно быть, есть же старому резон,забыв лета и не забавы ради,расколыхав серебряные пряди,брести в пыли с гремучим колесом.
Ему – в одышке, в оспе ли, в мещанстве —кричат людишки: «Господи, вмешайся!Да будет мир избавлен и прощен!»
А старичок в ответ на эту речь ихтвердит в слезах: «Да разве я тюремщик?Мне всех вас жаль. Да я-то тут при чем?»
1963