Читать интересную книгу Прямая речь (сборник) - Борис Чичибабин

1974

«Настой на снах в пустынном Судаке…»

Настой на снах в пустынном Судаке…Мне с той землей не быть накоротке,она любима, но не богоданна.Алчак-Кая, Солхат, Бахчисарай…Я понял там, чем стал Господень райпосле изгнанья Евы и Адама.

Как непристойно Крыму без татар.Шашлычных углей лакомый угар,заросших кладбищ надписи резные,облезлый ослик, движущий арбу,верблюжесть гор с кустами на горбу,и все кругом – такая не Россия.

Я проходил по выжженным степями припадал к возвышенным стопамкремнистых чудищ, див кудлатоспинных.Везде, как воздух, чуялся Восток —пастух без стада, светел и жесток,одетый в рвань, но с посохом в рубинах.

Который раз, не ведая зачем,я поднимался лесом на Перчем,где прах мечей в скупые недра вложен,где с высоты Георгия монахсмотрел на горы в складках и тенях,что рисовал Максимильян Волошин.

Буддийский поп, украинский паныч,в Москве француз, во Франции москвич,на стержне жизни мастер на все руки,он свил гнездо в трагическом Крыму,чтоб днем и ночью сердце рвал емустоперстый вопль окаменелой муки.

На облаках бы – в синий Коктебель.Да у меня в России колыбельи не дано родиться по заказу,и не пойму, хотя и не кляну,зачем я эту горькую странуношу в крови, как сладкую заразу.

О, нет беды кромешней и черней,когда надежда сыплется с корнейв соленый сахар мраморных расселин,и только сердцу снится по утрамугрюмый мыс, как бы индийский храм,слетающий в голубизну и зелень…

Когда, устав от жизни деловой,упав на стол дурною головой,забьюсь с питвом в какой-нибудь клоповник,да озарит печаль моих поэмполынный свет, покинутый Эдем —над синим морем розовый шиповник.

1974

Путешествие к Гоголю

1

Как утешительно-тихаи как улыбчиво-лукавав лугов зеленые мехалицом склоненная Полтава.

Как одеяния чисты,как ясен свет, как звон негулок,как вся для медленных прогулок,а не для бешеной езды.

Здесь божья слава сердцу зрима.Я с ветром вею, с Ворсклой льюсь.Отсюда Гоголь видел Русь,а уж потом смотрел из Рима…

Хоть в пенье радужных керамик,в раю лошадок и цветовостаться сердцем не готов,у старых лип усталый странник, —

но так нежна сия земляи так добра сия десница,что мне до смерти будут снитьсяПолтава, полдень, тополя.

Край небылиц, чей так целебенспасенный чудом от обновреки, деревьев и домовпод небо льющийся молебен.

Здесь сердце Гоголем полнои вслед за ним летит по склонам,где желтым, розовым, зеленымшуршит волшебное панно.

Для слуха рай и рай для глаза,откуда наш провинциал,напрягшись, вовремя попална праздник русского рассказа.

Не впрок пойдет ему отъездиз вольнопесенных раздолий:сперва венец и капитолий,а там – безумие и крест.

Печаль полуночной чеканкикоснется дикого чела.Одна утеха – Вечера нахуторе возле Диканьки…

Немилый край, недобрый час,на людях рожи нелюдские, —и Пушкин молвит, омрачась:– О Боже, как грустна Россия!..

Пора укладывать багаж.Трубит и скачет Медный всадникпо душу барда. А пока жон – пасечник, и солнце – в садик.

И я там был, и я там пилмеда, текущие по хвое,где об утраченном покоепоет украинский ампир…

2

А вдали от Полтавы, весельем забыт,где ночные деревья угрюмы и шатки,бедный-бедный андреевский Гоголь сидитна собачьей площадке.

Я за душу его всей душой помолюсьпод прохладной листвой тополей ишелковиц,но зовет его вечно Великая Русьот родимых околиц.

И зачем он на вечные веки ушелза жестокой звездой окаянной дорогойиз веселых и тихих черешневых сел,с Украины далекой?

В гефсиманскую ночь не моли, не проси:«Да минует меня эта жгучая чара», —никакие края не дарили Русидрагоценнее дара.

То в единственный раз через тысячу летна серебряных крыльях ночных вдохновенийв злую высь воспарил – не писательский,нет —мифотворческий гений…

Каждый раз мы приходим к нему напоклон,как приедем в столицу всемирной державы,где он сиднем сидит и пугает ворондалеко от Полтавы.

Опаленному болью, ему одномуне обидно ль, не холодно ль, не одиноко ль?Я, как ласточку, сердце его подниму.– Вы послушайте, Гоголь.

У любимой в ладонях из Ворсклы вода.Улыбнитесь, попейте-ка самую малость.Мы оттуда, где, ветрена и молода,Ваша речь начиналась.

Кони ждут. Колокольчик дрожит поддугой.Разбегаются люди – смешные козявки.Сам Сервантес Вас за руку взял, а другойВы касаетесь Кафки.

Вам Италию видно. И Волга видна.И гремит наша тройка по утренней рани.Кони жаркие ржут. Плачет мать. И струназазвенела в тумане…

Он ни слова в ответ, ни жилец, ни мертвец.Только тень наклонилась, горька и горбата,словно с милой Диканьки повеял чабреци дошло до Арбата…

За овитое терньями сердце волхва,за тоску, от которой вас Боже избави,до полынной земли, Петербург и Москва,поклонитесь Полтаве.

1973

Херсонес

Какой меня ветер занес в Херсонес?На многое пала завеса,но греческой глины могучий замесудался во славу Зевеса.

Кузнечики славы обжили полынь,и здесь не заплачут по стуже —кто полон видений бесстыжих богиньи верен печали пастушьей.

А нас к этим скалам прибила тоска,трубила бессонница хрипло,но здешняя глина настолько вязка,что к ней наше горе прилипло.

Нам город явился из царства цикад,из желтой ракушечной пыли,чтоб мы в нем, как в детстве, брели наугади нежно друг друга любили…

Подводные травы хранят в себе йод,упавшие храмы не хмуры,и лира у моря для мудрых поетпро гибель великой культуры…

В изысканной бухте кончалась однаиз сказок Троянского цикла.И сладкие руки ласкала волна,как той, что из пены возникла.

И в прахе отрытом все виделись мнедворы с миндалем и сиренью.Давай же учиться у желтых камнеймолчанью мечты и смиренью.

Да будут нам сниться воскресные сныпро край, чья душа синеока,где днища давилен незримо красныот гроздей истлевшего сока.

1975

Защита поэта

И средь детей ничтожных мира,Быть может, всех ничтожней он.

А. С. Пушкин

С детских лет избегающий драк,чтящий свет от лампад одиноких,я – поэт. Мое имя – дурак.И бездельник, по мнению многих.

Тяжек труд мне и сладостен грех,век мой в скорби и праздности прожит,но чтоб я был ничтожнее всех,в том и гений быть правым не может.

И хоть я из тех самых зануд,но, за что-то святое жалея,есть мне чудо, что Лилей зовут,с кем спасеннее всех на земле я.

Я – поэт, и мой воздух – тоска,можно ль выжить, о ней не поведав?Пустомель – что у моря песка,но как мало у мира поэтов.

Пусть не мед – языками молоть,на пегасиках ловких процокавпод казенной уздой, но Господьвозвещает устами пророков.

И, томим суетою суети как Бога зовя вдохновенье,я клянусь, что не может поэтбыть ничтожным хотя б на мгновенье.

Соловей за хвалой не блестит.Улыбнись на бесхитростность птичью.Надо все-таки выпить за стыд,и пора приучаться к величью.

Светлый рыцарь и верный пророк,я пронизан молчанья лучами.Мне опорою Пушкин и Блок.Не равняйте меня с рифмачами.

Пусть я ветрен и робок в миру,телом немощен, в куче бессмыслен,но, когда я от горя умру,буду к лику святых сопричислен.

Я – поэт. Этим сказано все.Я из времени в Вечность отпущен.Да пройду я босой, как Басё,по лугам, стрекозино поющим.

И, как много столетий назад,просветлев при божественном кличе,да пройду я, как Данте, сквозь ади увижу в раю Беатриче.

И с возлюбленной взмою в зенит,и от губ отрешенное словов воскрешенных сердцах зазвенитдо скончания века земного.

1973

«С Украиной в крови я живу на земле…»

С Украиной в крови я живу на землеУкраины,и, хоть русским зовусь, потому чтопо-русски пишу,на лугах доброты, что ее тополями хранимы,место есть моему шалашу.

Что мне север с тайгой, что мне югс наготою нагорий?Помолюсь облакам, чтобы дождик прошелполосой.Одуванчик мне брат, а еще молочайи цикорий,сердце радо ромашке простой.

На исходе тропы, в чернокнижье болотпроторенной,древокрылое диво увидеть очам довелось:Богом по лугу плыл, окрыленный могучейкороной,впопыхах не осознанный лось.

А когда, утомленный, просил: приласкайи порадуй,обнимала зарей, и к ногам простиралапруды,и ложилась травой, и дарила блаженнойпрохладойот источника Сковороды.

Вся б история наша сложилась мудрейи бескровней,если б город престольный, лучаськрасотой и добром,не на севере хмуром возвел золоченыекровли,а над вольным и щедрым Днепром.

О земля Кобзаря, я в закате твоем, какв оправе,с тополиных страниц на степную полыньобронен.Пойте всю мою ночь, пойте весело, пойтео славе,соловьи запорожских времен.

1973