Ох, паскуду проучу!
Лекся: А ты вправду крутишь с ней?
Сенча: Во, уж я меж двух огней!
Да ты чё, от баб набрался?
Даже близь не отирался!
Та хоть не без огонька,
Мне моя милей пока.
Исключением из общего правила был всё тот же Кульбач, который самолично поддерживал в супруге огонь ревности, как поленца в печь, подбрасывая выдуманные истории про свои былые любовные романы, не все из которых, следую его туманным намёкам, были дописаны до последней точки, тем самым побуждая оскорблённую Кульбачиху к активным действиям. Видимо, следовавшая за этим достаточно бурная, ярко обставленная и выразительно разыгранная сцена, делала его жизнь более интересной и содержательной.
Во время ссор дед начинал разговаривать с супругой исключительно на вы, тем самым подчёркивая, что отныне они чужие люди, ибо вопрос развода так и не сходил у деда с языка. Всё те же соседи, Еросим и Крена, были постоянными свидетелями назревающего развода, то смеясь, то переживая за стариков.
Кульбач: Если жизнь нелепая,
Выберусь из склепа я.
С тем и обрублю хвосты я,
И ровесницу Батыя
Низвергаю как жену.
И во след не попрекну!
Раз супруга озверела,
Ситуация назрела
Ликвидировать наш брак.
Долго я терпел, дурак,
Да терпе́лка износилась.
Вам решенье огласилось.
Не препятствовать прошу!
Следом бабке оглашу.
Сама Кульбачиха совершенно равнодушно выслушивала угрозы деда о разводе и о имеющихся у деда планах на дальнейшее устройство своей личной жизни.
Кульбач: Вы меня хоть исказните,
Не обрезаны все нити.
Коль из сердца выдран клок,
Не заштопать – не чулок!
Кульбачиха: По кому-то грезишь, сохнешь,
Да никак, злодей, не сдохнешь?
Кульбач: Ссорой брак не укрепим.
По отдельности ведь спим,
Хоть лежим в одной постели.
Кульбачиха: Наши дни отшелестели!
Кульбач: Это ты не шелестишь.
Мой не умаляй престиж!
Я могу ещё вполне,
Если сласть на стороне.
Сединой я убелён,
Но душой-то юн, зелён.
Взор на прелести заточен,
Цепкий ум сосредоточен:
По нестарым вдовушкам,
Пташечкам-соловушкам,
Мысленно разбросанный.
Кульбачиха: Пень ты неотёсанный!
Кульбач: Пень был деревом когда-то.
Кульбачиха: Дак не развернуть года-то!
Вскоре жизнь вообче потухнет.
Кульбач: Мир останется, не рухнет
И без нас с тобой, милашка.
Зажились – уже поблажка!
Конечно, никакого развода не возникало, но для четы Кульбачей, для их показательных разногласий и ссор ревность была излюбленной темой, дающей возможность «горячо» пообщаться, а потом, при случае, и пожаловаться друг на друга.
Кульбач: Со своей я сколь хлестался?
Как доселе жив остался,
Прям ума не приложу!
Цельный век на том сижу,
А по сути – невиновный.
Раньше бой бывал бескровный,
Но последний – смертный бой!
От тычков я весь рябой!
Грызла ж больше месяца!
Мне теперь повеситься,
Чтобы старой угодить?
Нет, пора мне уходить,
Но не в мир иных теней,
А к молодке посмачней.
И Кульбач в который раз с удовольствием вспоминал недавний случай, когда охваченная ревностью Кульбачиха огрела спящего «изменника» чекмарём.
Кульбач: Ну, уснул, к вдове прильнув.
Кто б грешил, вот так уснув?
Но в мозгах у бабки хмарь.
Тут же разом за чекмарь,
Дури ж некуда девать,
По макушке голой – хвать,
Как кузнец по наковальне!
И словила ж нас не в спальне!
За столом сидели чинно.
Но для старой всё причина,
Чтобы мужа уличить.
Как её не проучить!
Будет новый факт в карьере!
Говорю об адюльтьере.
Еросим и Крена посмеивались над чудачествами Кульбачей, искренне любя этих беззлобных старичков. Каждое утро, после ухода бабки «по делам», кто-нибудь из соседей забегал к деду, интересуясь, всё ли у них ладно.
Еросим: Как дела? Опять раздор?
Кульбач: Что ты, милый, шутки, вздор!
Покузю́кались слегка.
Ведь перинка там мягка,
Где взбивают, не ленясь.
Еросим: Можно ль эдак жить, бранясь?
Кульбач: В ссоре истинный твой лик:
Весь ты виден, как голик —
Ни листочком не прикрыт!
Чувства вспенены навзрыд.
Издаля-то что ль виднее?
Глянь на Нилу и Минея.
Их чужая жизнь влечёт,
А своя тишком течёт
В сонной дрёме и без всплеска,
Без задорин, шума, треска.
А буквально через полчаса, когда Еросим отправился в гончарню, дед взялся развлекать Крену рассуждениями о перипетиях своей семейной жизни.
Кульбач: Раз у нас такая мода:
В доме баба воевода —
Тут как хочешь: аль смирись,
Аль сражайся и борись.
Лично я благополучно
Проживаю подкаблучно,
А когда накатит бзык,
Упражняю свой язык.
Крена: После этих упражнений
Не нажить бы вновь ранений.
Всё ж не перегни дугу!
Кульбач: Та останется в долгу?
Без того, поди, помрём,
Нет же, машет чекмарём!
Не добреет сатана!
Для неё – за мёд война,
Силовне – за развлеченье,
Мне опять же приключенье.
Располагался сей прелестный городок на пригорке, а потому ни весенняя распутица, ни осенние дожди не расквашивали городские улочки и дороги до той непролазной грязи, от чего страдали окружавшие деревни и сёла, расположенные в более низменных местах. Вот и сейчас, проезжая по улице, вдоль которых стояли ладные деревянные особняки, сплошь украшенные резным ажуром, как узорчатые шкатулочки местных барышень для лент, бус и прочей приятной девичьей мелочи, путешественники, направлявшиеся на ярмарку в Крутояры, любовались этим уютным местечком.
Как уже упоминалось выше, проживавший в городке по большей части разночинный люд мещанского сословия в основном был мастеровым, умел трудиться, а потому особо и не бедствовал. Крестьяне, приезжавшие в Посад из ближних и дальних деревень, знали, что у здешних мастеров они найдут всё, что потребуется для дома либо для хозяйственных нужд. Нужен, к примеру, полушубок, так лучше, чем шьёт Светлина, и не сыскать, износились сапоги – отправляйся к Тырьяну, а если возникла нужда в конной упряжи, либо седёлко новое справить, либо прикупить бричку – это уж обращайся к Покерию.
Каких только мастеров не было на Посаде! Тут тебе и аптекарь Немчутка, и цирюльня Бромштея, и печники, и пимокаты, и гончары, и кузнецы, и швецы, и столяры, и стекольщики, и кружевницы, и другой ремесленный народ. Тут и добротного кирпича можно было купить, и любой скобяной или москательный товар. Даже богомаз, и тот был свой. Да ещё какой! Именно поэтому о посадцах гуляла устойчивая слава: «В том Посаде сколь дворов, столь и дельных мастеров. Все там с делом аль при дельце. И такие есть умельцы!». Заезжим мастерам казалось, что у развесёлых посадцев и работа лучше клеится, и торговля легче ладится. Видимо, поэтому не обошлось без завистников, не желающих признавать мастерства местных умельцев, но обвиняющих их в заносчивости по причине некого сомнительного превосходства. Обычно такие разговоры происходили в трактире либо в лавке Юхтая.
Заезжий: Лишь у вас тут мастера!
Все другие – мошкара!
Все вы похвалючие!
Солидный местный обыватель Покерий, старавшийся никогда ни с кем не ссориться по пустякам, высказывался до задушевности миролюбиво, но с неприкрытым умыслом.
Покерий: Ёжики колючие
И у нас встречаются.
Люди отличаются
Мастерством, но не хвальбой.
С оттопыренной губой
Может и дурак пройтись!
Нет заслуг – и не мостись!
А находившийся в это время в лавке полицейский пристав, строго оглядел заезжего мужичка и высказал свою мысль, да так веско – будто огласил приговор суда.
Пристав: От чужого униженья,
Своего, брат, положенья
Не возвысишь, сколь не тужься.
Ты делами обнаружься!
Покидая Посад, заезжий мужичок ещё долго ворчал, отвлекая ехавшую с ним жену от приятного воспоминания о здешнем базаре, торговых рядах и лавках.
Заезжий: Кто им дал задание
Тявкать в назидание?
Впрочем в Посаде имелась также своя знать, представленная мелким дворянством, зачастую почти разорившимся, но состоявшим на службе в земстве, в управе и в других уездных ведомствах. Их личности обсуждались не менее хлёстко, но, конечно, за глаза.
Моряк Коца, тоже известный борец за справедливость, в беседе с печником Кочу́бом настаивал, что дворянское сословие – не самая худшая часть населения.
Коца: Кто богат – не значит гад.