Кульбач: Вот те! Я-то не умаян?
Я с отчаянья отчаян.
Мой хомут – ярмо пудово!
Окрутили молодого,
Пожеланья не спрошая.
Маюсь, душу орошая,
Претворяясь бодрячком.
Вот хлебнул, и хвост торчком!
Оттого и пью «живицу»,
Раскудрит тя, рукавицу!
Кульбач был здорово под хмельком. Заметив намеренье Кульбачихи высказаться против, дед стукнул костыльком об пол, желая показать, кто в доме хозяин.
Кульбач: Цыц, старуха! Не перечь!
Супротив всегда навстречь
Так и выпрешься, как прыщ.
Говорю ж, молчи, отрыщь!
Сядь подаль, прижми хвосток.
Помни, баба, свой шесток!
С соседями, Еросимом и Креной, разговоры Кульбача о вопросам любви носили более откровенный характер.
Кульбач: Дед Кульбач хоть стар, линял,
Сколь подружек поменял
В те года – не перечесть!
А женился – не Бог весть,
На какой. Дурак дебильный!
Крена: Прям такой любвеобильный?
Кульбач: Дак в меня-то, безусловно,
Все влюблялись поголовно.
Я ж могучий был, рясной
И красавчик расписной!
Еросим: Почему теперь другой?
Кульбач: Поживи с такой ягой —
В лешего и превратишься!
Но умом обогатишься.
Крена: Но когда-то же любил.
Кульбач: Говорю ж тебе – дебил!
Слово вычитал в книжонке.
Так подходит гладко жёнке!
Что касаемо любви,
Есть у всех огонь в крови:
У собак, коней, коров,
Если молод и здоров.
Чувство – как лишай, болезь!
Хоть чешись, хоть весь облезь,
Не даёт тебе покоя.
Помешательство такое —
Как в тумане аль в дыму.
Сам себя впихнёшь в тюрьму
И как вечный срок мотаешь,
О свободе не мечтаешь.
Жисть назад не отлистать.
Еросим: Но она тебе под стать.
Кульбач: Допустимо, чтоб орёл
В жёны клушку приобрёл,
Аль подобие гусыни?
Только вот мечты о сыне…
Тут хоть бейся, хоть реви…
Еросим поспешил перевести разговор на любовное прошлое Кульбача, ибо тема бездетности была для деда наиболее горькой.
Еросим: Начиналось всё с любви.
Кульбач: Безусловно, всё с неё
Наказание моё.
А подумать, так приятней
Породниться с голубятней.
Там хоть воля, тут же – мрак!
Еросим: У тебя счастливый брак!
Кульбач: Брак счастливый? Вот те здрасьте!
Это счастье на контрасте.
Ведь когда милее нам? —
Когда всяк по сторонам.
Наше с ней супружество
Вовсе не содружество
И не битва за корону.
Я как Петр свою Феврону
Так любил, аж пламенел
Но с годами поумнел:
Не толкает к сумасбродству.
Престарелому сиротству
Той пустышке век обязан.
Господи, за что наказан?
И Кульбач затянул одну из своих частушек.
Кульбач: Для милóго Ванюшки
Пирожки да шанежки.
Для нелю́бого Егорки
Лишь сухарики да корки.
Сосед Миньша, вечно торчащий со своей Силовной на крылечке и долгими часами наблюдавший бесконечные пространные беседы Кульбача с постоянными визитёрами, иногда начинал рассуждать о смысле такого хлопотного существования соседей. При этом было непонятно, то ли сосед жалел деда, то ли сожалел, что сам не имеет такого широкого круга общения.
Миньша: Всем дедок необходим!
Ну а был бы нелюдим,
Дак кому б тогда он сдался?
Смерти бы уже заждался!
Не сидит он под замками.
Силовна: Люди ходят косяками.
Миньша: Дак не зря народ, чай, ходит!
Силовна: Кажный чё-нибудь находит:
Мужики – те выпивать,
Бабы – к бабке колдовать.
Миньша: Ну и что? А к нам с тобой
Не спешит народ гурьбой.
Жизнь – столетних черепах!
Силовна: Чтоб ворота нараспа́х?
Ой, не дай, Господь, Миней!
Мне отсюда всё видней.
Да и чем я помогу?
Колдовать же не могу!
Да и ты, Миней, дружок,
Все мосты давно посжёг
Те, что к выпивке вели.
Мы другое обрели:
Наслаждение покоем!
Калгатиться вдруг? Ни в коем,
Никогда и ни за что!
Не хочу иметь я то!
Жить спокойней без острастки
На своей родной терраске.
Нешто плохо нам вдвоём?
Своего мы не пропьём,
Не сдадим, не прогадаем.
Вон как славно восседаем!
Миньша: Всяки обстоятельства
Создают приятельство.
Если к людям ты с душой,
То прирост идёт большой.
Что сказать о самом Посаде? Получив когда-то по ошибке статус города, а затем и уезда, Посад по-своему процветал, и посадцы не уставали доказывать миру, что они ничем не хуже тех же повельцев, крутоярцев и даже звенигородцев. А там уже и до Москвы недалече. Петербург же считался городом особым, и по определению того же деда Кульбача хоть и был российским и русским, но «в заграничных портках», поэтому ни ровняться на него, ни тягаться с ним посадским жителям и в голову не приходило, о чём дед Кульбач разглагольствовал перед проезжим столичным начальником. Этот самый начальник оказался в Посаде проездом, и ему также «подфартило», что при въезде в город у коляски отскочило колесо, причём как раз напротив дома Кульбача. Пока кучер занимался поломкой, столичному чиновнику пришлось пообщаться с вышедшим за калитку Кульбачом.
Кульбач: Чем Посад наш знаменит?
Девственно себя хранит
Без равненья на иные
Переделки наносные.
Питер – главная столица!
Нам к такой не притулиться.
Пусть глядит надменным оком.
Тут у нас Москва под боком:
Вся в кокошниках, красна,
Как шкатулка расписна,
Вся в церквах да в позолоте!
И стоит не на болоте,
А на горках да холмах.
У неё велик размах!
Здесь идёт коронованье,
А в петровской – отпеванье.
Здесь короны благолеп,
Ну а там – роскошный склеп.
Это выдумка Петра.
Он в истории – гора!
Хоть Россею восславлял,
Только много вытравлял
Русского исконного.
Скажешь, толоконного?
А хотя бы и такого!
Нам родное – не окова!
Моды поменялись все.
Щас горгочут на франсе.
Где те исполинные
Образы былинные?
Здесь в глубинке задержались,
Да и то стыдливо сжались.
Не пойму, чего стыдиться?
Сто веков могём гордиться
Прежними победами.
Там в верхах уве́доми:
К своему пора вернуться.
Перед их устоем гнуться?
Не угоден свой устой?
Православный люд простой
Недоволен нищетой,
Как и праздничностью той.
Чиновник: Петербург другого вида.
Почему у вас обида
За Москву? Был Киев ране.
И у всех отличны грани.
Кульбач: Дак Москва – есть третий Рим!
Строим, строим, вновь горим.
Возведём, что краше нету!
Ты там близко к кабинету?
В гуще значимых голов
Поспрошал бы меж балов,
Чем Москва негодна стала?
Неужели отблистала?
Ведь она была первей!
Сколько звону от церквей,
Сколько шику, блеску в ней!
И она нам всё ж родней.
Ведь такие есть творенья —
Шаг в другое озаренье!
Мож вернём в Москву столицу,
Раскудрит тя, рукавицу?
Чиновник: Ваш чем славен городок?
Кульбач: Не один стоит годок,
Летопись свою листая,
Понемногу прирастая.
Строился, не торопился…
Чиновник: Как-то кучно он слепился.
Кульбач: Нешто это против правил?
Чиновник: Поровней б себя расправил.
Кульбач: Лучше в виде коридора?
Есть длина, да нет задора!
Наш, хоть город-невеличка,
Но округляй – как яичко!
И на вид – очарованье!
Чиновник: Удивляет и названье:
Лишь Посад! А чей?
Кульбач: Дак наш.
Лишь Посад – такая блажь!
Чьё-то имечко добавь —
Ссора! Боже, нас избавь
От всех распрей и скандалов!
Мы тут не из феодалов,
Дак кого вдруг предпочесть?
Можа каждому за честь,
Да не каждому по праву.
А потом ищи управу!
Все живём от ремесла.
Если в клюве принесла
Нам удачу птица-счастья
И тогда, когда безвластье,
И потом, когда налог.
Чиновник: И налог не выдрал клок?
Кульбач: Как же, щиплет! Знай латай
И обратно работáй!
Далеко нам до Европ!
Тут у нас кипрей, укроп
Да салоп из соболей.
Там – с свинячьих трюфелей
Вся еда. Бекон, маслины,
А салопчик из козлины!
Мы пьём бражку из «червивки»9,
Самогонные наливки,
Те – напиток можжевелый.
Там сырок заплесневелый,
Тут похлёбки, щи да кашка,
Квас да тю́рюшка-мака́шка.
И за это нам держаться,
А не в ихне обряжаться.
Тут своё бы сохранить,
На века укоренить.
Дед вспомнил, что эту же самую тему он не раз обсуждал и со своим студентом, и даже дискутировал с ним, досадуя, что мода на всё европейское вытесняет своё исконно русское.