И лишились вмиг бород.
Савел: Как курчат нас осмолили!
Диколоном сверх полили —
Хороши, как женихи,
Дурачины от сохи!
Протас: Да, два олуха небесных!
В городу искали честных,
Только в данной местности
Не способны к честности.
Денег нет, а впечатленье —
Выплата за исцеленье.
Сколь хитрюг тут обитает!
Савел: Зла на оных не хватает!
Как с деньгой ты, все тут вьются,
А теперь, поди, смеются.
Однако посадцы и не думали смеяться над незадачливыми селянами, а если и смеялись, то незлобиво. Ведь они также любили позубоскалить и друг над другом, причём с самым невинным видом и даже с некоторым сочувствием.
Доставалось и горожанам попавшим впросак или в какое-то щекотливое положение, причём частенько из-за болтливости собственных жён, и даже уже известным нам вдовушкам Марефе и Евлохе по причине их нестандартных фигур. Бедные вдовы за всю свою жизнь уже столько наслушались показного сочувствия и нелесных эпитетов, регулярно доходивших до них благодаря словоохотливости подруг, что уже и обижаться перестали на насмешки и сомнительные комплименты.
Дело в том, что Евлоха страдала излишней худобой, а Марефа – чрезмерной тучностью, и так как подруги были практически неразлучны, то контрастность телосложений особенно резко бросалась в глаза, о чём любили позубоскалить все местные мужчины, мысленно раздевая и сравнивая подруг. Что и говорить, полнота одной и худощавость другой являлась притчей во языцех на Посаде, породив массу шутливых поговорок: «Глянь, вдовица со вдовицей – как клубок с вязальной спицей!» или: «Во, мешалка и горшок, катышок и черешок!». Навязчивое сопереживание совсем не радовало бедных вдовушек, заставляя думать, что они не такие, как все, однако ломать многолетнюю дружбу подруги не собирались! Но больше от всеобщего «сочувствия» страдала всё-таки Евлоха ввиду того, что её чрезмерно хрупкая, почти невесомая худощавость расценивалась согражданами как некий физический недостаток сравнимый с уродством. Так, например, печник Кочуб, разговаривая со знакомым из Повельи, пытался сосватать ему Евлоху, однако, когда сват показал предлагаемую невесту, интереса у жениха не возникло, и во время последующей пирушки приятели основательно повеселились.
Приятель: Эта что ль, белявая?
До чего ж костлявая!
Кочуб: Ну, худа.
Приятель: Тоща, как спица!
Кочуб: На мощах не сладко спится?
Сны голодные что ль снятся?
Можно местом поменяться,
Самому чтоб снизу лечь.
Приятель: Друг, мечтаний не калечь!
Неуместно замечанье.
Где любовь, когда бренчанье:
Будь хоть сверху, хоть внизу,
Грохот, будто на возу
Скобяной товар нагружен.
Не прельщает вид наружен.
Обнадёжили Петрушку,
Пригласивши на пирушку.
Тот готовился, не ел —
Помереть вперёд успел.
Кочуб: Да уж вижу: рад мощам,
Как собака кислым щам!
Приятель: При такой худо́блости
Выпуклые области
У неё – как вмятины.
От такой поснятины
Не подавишься слюной.
А чтоб взять её женой —
Это надобно решиться!
Без рыбёшки – не ушица,
Как и женщина без форм.
Нарушенье внешних норм!
И бывший моряк Коца тоже частенько сокрушался о сухощавости данной сударыни, беседуя с женой Мала́фьей, довольно соблазнительной особой. Так же моряк весьма скептически, но с сочувствием обсуждал желание вдовушек обрести мужей в новом браке.
Малафья: Вся иссохлась, вот бедняжка!
Коца: Не конфетка, не вкусняшка!
Внешний вид готический
Мало эротический.
Оттого не вижу шанса.
Взять эпоху Ренессанса:
Те великие холсты,
Те полотна. Как чисты,
Как раскормлены натуры,
Хоть в картине, хоть скульптуры!
Что за прелесть в каждой даме!
С грудью, с формами, с задами…
Однако расплывшиеся формы Марефы у такого великого критика и ценителя женской красоты, каким считал себя Коца, также не вызывали восхищения, ибо он считал их «переизбыточными».
Коца: Ну а энту взять женой —
Кто согласен спать с копной?
Разве только на копне!
Так, случись, столкнуться мне…
Малафья: Я тебе щас так столкнусь!
Ишь с каким подходцем гусь!
У Коцы была привычка называть жену всякими звучными именами. Посадцы дивились такому обстоятельству, а Малафья привыкла и не обижалась.
Коца: Дорогая Лорелея,
Для меня ты всех милее
Прочих – толстых и худых,
В возрасте и молодых.
Так как обе вдовицы приятельствовали с Кульбачихой, дед был осведомлён обо всех перипетиях их жизни и тайных мечтаниях более, чем положено знать постороннему лицу, однако и он не очень-то верил, что при таких своеобразно-отличительных достоинствах бабке когда-нибудь удастся пристроить подружек замуж. Такое неверие раздражало Кульбачиху, и она начинала выговаривать деду, что он ничего не смыслит в женской красоте: «Чё б ты, старый, понимал? Ты б меня не донимал! Капиталей есть у вдов! Этот довод стопудов!». В ответ дед начинал иронизировать над бабкиными критериями привлекательности, сотрясаясь от смеха и кашля вперемешку, выплетая Бог знает что: «Что сказать о той-другой? Образ видится нагой и такое лепится, что кругом нелепица. В чём моя инспекция? Данная комплекция столь оригинальная, что мечта финальная не в ближайшей перспективе. Так что ты крутись ретиве!». Своими сомнениями дед как-то поделился с забежавшим к старикам Еросимом.
Кульбач: Тут у нас в достатке вдов
Мается по столь годов.
Бабка всё у них сидит,
В уши вдовушкам дудит,
Обещая новый брак.
Те в плену у ейных врак.
Обещаешь – так добудь!
Еросим: Мож пристроит как-нибудь.
Кульбач: Ну, нашла б хоть инородца,
Аль калеку, аль уродца.
Кульбачиха: Им такие не нужны.
Им наружности важны
И вообче обеспеченье.
Кульбач: Сами-то – не огорченье?
Взять хоть ту бабёнку то́щу —
Не возьмёшь рукой на ощупь.
А как с тучной закрутить?
Рук не хватит обхватить!
Кульбачиха: Не тебе же их хватать!
Так что нечего мечтать!
Кульбач: Там – сплошные плоскости,
Там – одне громоздкости.
Ту бы надо обстругать,
Той бы сала подстегать.
Но философически,
Всё в них специфически.
Крупом та внушительная,
Нравом – нерешительная.
А подружка, хоть тщедушна,
До мужчин неравнодушна.
Взгляд-то – ищущий и ждущий,
С тайной мыслью, как крадущий.
В данной ситуации
Нет ажиотации,
Чтоб подружками пленяться.
Еросим: Да, такие не приснятся!
Кульбач: А приснятся – страх, кошмар!
Кульбачиха: Ха, ваш брат-мужик – комар:
Присосётся – будь здоров!
Кульбач: Вновь поклёп на комаров!
Комарихи не сосут?
Их на выгонах пасут?
И даже уже известные нам кумовья Евлам и Сидорий, ничуть не озадаченные тем, что сами женаты отнюдь не на писаных красавицах, любили позубоскалить, причём смачно и с толком, обсуждая параметры фигур несчастных вдов.
Сидорий: Таковой была рождённой
Полноты непревзойдённой.
Та худее вон на сколь,
Раздери её куколь!
Евлам: Очень уплощённая,
Как неоснащённая
Женской принадлежностью,
Что с призывной нежностью
Так и колыхается.
Энта – задыхается
От чрезмерности огромной,
Но глядится очень скромной.
Сидорий: Да, невероятная —
Просто необъятная!
А подружка в тех порах —
Как тычинка – глянуть страх!
Евлам: Энта сверхдостаточная,
Ну а та – остаточная.
Сидорий: Дак, выходит, так, Евлам:
Не делили пополам,
Потому одной – ого,
А подруге – ничего!
Бог чуток перемудрил.
Как такими сотворил?
Евлам: Над мордашками трудился,
А потом распорядился
Подмастерьям долепить.
Тех лыдявых бы лупить
За такую лепку-шалость:
Той – с лихвой, а этой – малость.
Сидорий: Эти несуразности
Для разнообразности
Человеческой породы.
Божьи люди – не уроды!
При великой множести
В людях много схожести.
Ну а тут в обличии
Полное различие.
Красота не с образца
По велению Творца.
Евлам: Кто б за внешность их корил?
Бог такими сотворил.
Но однако для мужчины
Ни копёшки, ни хвощины
Интереса не имеют.
Сидорий: Значит вкус они имеют.
Сам мужик, хоть будь сморчком,
Лишь бы хвост торчал торчком.
Таковы были посадцы, умеющие и поиздеваться, и посочувствовать. Первое время Посад, как новое поселение, был освобождён от податей и повинностей, поэтому довольно быстро поднялся вровень с Пове́льей. Дед Кульбач частенько рассказывал соседским парням историю возникновения города.