Сидорий: Это же о попе я.
Евлам: Да уж понял я, Сидо́р!
Нет нужды чинить раздор!
Спустя год у Сидория появилась ещё одна Липочка – внучка. Празднуя по этому поводу, счастливый дедушка пускал слюну от умиления.
Сидорий: У меня ж опять Липусик —
Внучка Липочка! Пампусик!
Евлам: Да, Сидорий, будешь хлипок,
Заплутаешься средь Липок!
То тебе не три сосны
На пригорке средь весны!
С той поры прошло несколько лет и в доме Сидория осталась одна Липа – жена. Дочь Липочка и подросшая Липусик проживали в Москве, отошла в мир иной тёща Липенция, а Сидорий так и не изменил своего отношения к упитанным священникам. Видимо, и сейчас, столкнувшись с ехавшим навстречу Пилистратом, Сидорий вспомнил того беспутного московского батюшку с елейными речами, масляными глазками, липкими руками и похотливыми замашками.
Евлам: Наш священник Пилистрат
Не способен на разврат.
Ну а то, что он толстяк,
Не великий грех. Пустяк!
Сидорий: Есть голодные в державе?
Получив утвердительный кивок, Сидорий продолжил с прежним пылом уличать священнослужителей в чревоугодии.
Сидорий: Потому попы не вправе
Неприлично так жиреть!
Всем им жариться, гореть!
Евлам: Поп не пашет, не куёт.
Ручкой машет да поёт —
Уж таков его удел.
Отчего б он похудел?
Есть чем пузо обрывать?
То крестить, то отпевать —
Всё в заботах о душе.
Сидорий: Хорошо живётся вше:
Вся работа, чтоб куснуть,
Да с других кровя соснуть!
Евлам: Богохульствуешь, поди!
Грех добавится, гляди!
Сидорий: Я Всевышнего корю?
О попах же говорю.
Мы живём своим горбом,
Те лишь гнутся стукнуть лбом.
К нам, сердешным, те попы
Присосались, как клопы.
Евлам: Чё ты выдумал: вша, клоп!
Помню: толоконный лоб
И работника Балду.
Глянь на энту чехарду!
Сидорий: Бабки треплют что ль кого-то?
Евлам: Чё б не потрепать его-то?
Заслужил Валента лупки!
Престарелые голубки
С каменелыми когтями
Издерут его ломтями,
Морду сделают рябей.
Сидорий: Их сравнил и голубей!
Тут вороний клюв и нрав.
Пусть потреплют – тут ты прав!
Уцепив Валенту за грудки, разъярённая Вересинья трясла обескураженного обманщика, оглядывающегося на проехавших мимо Коцу и Пилистрата.
Вересинья: Клеветник, злодей, болтун!
Попрорежу твой колтун!
Слышала такое, Мина?
Вон чё выдумал!
Мингела: Страми́на!
И не совестно ему?
Вересинья: Совестить – плевать во тьму!
Я ему щас в зенки ха́ркну!
Дай, его, паршивца, шваркну!
Мингеле насилу удалось оторвать Вересинью от растерянного Валенты.
За сим оставим добропорядочных сударушек разбираться с неисправимым лгуном и сплетником Валентой, кумовьёв любоваться этим зрелищем, а сами вернёмся к прежнему повествованию.
Неутомимый на разговоры Кульбач никогда не отказывался от общения с молодёжью, обсуждая с юным поколением всевозможные темы, в том числе и вопросы любовного характера. Мало того, дед частенько возглавлял официальное сватовство, после предварительного сговора Кульбачихи с заинтересованными сторонами. Поэтому многие молодцы доверяли ему свои сердечные тайны, и дед умел найти и слова утешения, и подучить неловкого парнишку, как вернее действовать, чтобы окрутить какую-нибудь местную гордячку.
Кульбач: Ха, я сам всю жизнь влюблён
И душевно закалён.
Смолоду сидишь у круга,
А все мысли: «Как подруга?»
В очертаньях глэчика
Видится уж плечико,
Пышный бюст, осанка в рюмку.
Про любовь лелеешь думку —
Руки лепят с вожделеньем
К необузданным стремленьям.
Разговоры деда о любви, как вообще, так и воспоминания о своей пылкой влюблённости, очень разнились в зависимости от собеседника: то он расписывал всё в радужном свете, то, наоборот, погружал собеседника в мрачные реалии.
Кульбач: Погулял на сто рядов
До семнадцати годов,
А потом гнездочко свил.
Это батька изловил
И жениться обязал.
Вот красотку навязал —
До сих пор бросает в дрожь!
Я-то был хорош, пригож,
Но не очень, вишь, везучий.
А она змеёй ползучей
Подползла и обвила.
Иссушён в объятьях зла.
Другому парню дед рассказывал совершенно иной вариант своей любовной истории.
Парень: Сам, поди-ка, сговорил?
Кульбач: Разговором задурил.
Если барышня прелестна,
С ней роман затеять лестно.
Схороводились мы с ней
День за днём тесней, тесней.
Парень: Но хоть не дошли до срама?
Кульбач: Не дошли. Сперва – до храма!
Напугав или озадачив влюблённого, Кульбач мог тут же свернуть всё к шутке либо к глубокомысленным рассуждениям.
Кульбач: Всё имеет срок, причину.
Просто ты в себе мужчину
Ощутил – пришла пора.
Знаешь, это не игра —
Красной девицей увлечься!
Хоть умом не искалечься!
Коль любовью заразился,
В мир мечтаний погрузился,
То, выходит, ты созрел.
Дак кого, сынок, узрел?
Юные влюблённые частенько конфузились, пытаясь говорить намёками, отвлечённо, гипотетически представляя ситуацию.
Кульбач: Ты, родимый, не смущайся
И от деда просвещайся.
Хватит сердце истязать!
С кем желаешь жизнь связать?
Ведь оно, как говорится,
В счастье и душа – царица,
Без него – как побирушка:
Есть еда, да не пирушка!
Если Кульбач видел, что влюблённость у парнишки ненастоящая, а в голове ещё вовсю гуляет ветер, дед наставлял собеседника иначе.
Кульбач: Не успевши опьяниться,
Не спеши, мил друг, жениться,
Чтоб потом не обмануться.
С той мечтой тебе б проснуться
Сотню раз, а лучше – двести,
Представляя вас уж вместе.
Коль колеблется душа,
Что и эта хороша,
И подруженька мила,
Не спеши вершить дела.
Ты, покуль свободный птах,
Поживи, милок, в мечтах.
Допроси нутро своё:
Лучше с ней аль без неё?
Все женатые поймут,
Что женитьба – есть хомут!
При любви же необъятной
И хомут, сынок, приятный.
Сам избрал судьбу такую —
Век с ней маюсь и ликую.
А другую б уболтал,
Генералом разве б стал?
Охваченные первой влюблённостью молодцы не очень-то верили байкам Кульбача, но любили послушать говорливого старика.
Кульбач: Сам я по веленью рока
Стал влюблён в мгновенье ока
Оглушительно, стремглав.
Мой студент сказал б: ай лав.
Точно, накатилась лава
Оглушительно, стремглаво!
Слушая хвастливые речи деда, парни постепенно переставали смущаться и напропалую выпытывали у старого греховодника секреты обольщения.
Кульбач: Я влюблён был искромётно
И за дело взялся плотно,
Чтобы сблизиться плотней.
И добился! Маюсь с ней
Цельну жизнь с проклятой бабкой,
Чёрт бы взял её охапкой!
Так любовь атаковала —
К ней навеки приковала.
Всё через неё шальну!
Ну, рассорюсь, ну гульну,
И обратно к той под бок.
Один из парней: Избежать тех чувств не смог?
Кульбач: Избежишь! Куды деваться,
Коль присох – не оторваться?
А всё бабка с ворожбой.
Колдовству не дашь ведь бой!
Тем себе же навредишь.
Присушила же, поди ж!
Нет от энтих чар леченья.
В мёд попал и в заключенье
Точно муха: с тем сижу —
Нету выхода жу-жу.
Иногда всё ж покусаюсь,
Но на драку не бросаюсь.
Это бабка здорова.
Ей же чувства – трын-трава.
Пришедшему как-то к Кульбачам жениху, имевшему намерения пригласить стариков вести сватовство, подвыпивший дед наговорил много нелицеприятного о женском сословии и о супружеской жизни вообще. У деда и в мыслях не было отговаривать жениха от сватовства, просто старый пройдоха желал позлить присутствующую при этом супругу.
Кульбач: Походи, поженихайся,
На гулёшках попихайся.
Вольны крылья спину жмут?
Что ж, толкай себя в хомут,
Коль охотка с нетерпёжкой.
Кульбачиха: Испугал мыша копёшкой!
Глянь, хомут!
Кульбач: Не удила —
Не сгрызёшь! Таки дела!
Дашь себя захомутать —
Поздно будет причитать.
Жених: Сам, старик, не видно что-то,
Что умаян от причёта.
Кульбач: Вот те! Я-то не умаян?
Я с отчаянья отчаян.
Мой хомут – ярмо пудово!
Окрутили молодого,
Пожеланья не спрошая.
Маюсь, душу орошая,
Претворяясь бодрячком.
Вот хлебнул, и хвост торчком!
Оттого и пью «живицу»,