Не у всех таки братья́!
Вересинья: Нас растили много строже!
А у этих чё на роже!
Мордочки напудрены,
Локоны наку́дрены!
Приятный дамский разговор был прерван появлением Валенты. Церемонно раскланявшись с почтенными сударушками, Валента огорошил их страшной новостью, жизнерадостно заявив, что Коца убил местного священника батюшку Пилистра́та.
Валента: Чё твой зять-то утворил!
Вересинья: Чё?
Валента: Никто не говорил?
Пилистрата ж порешил!
Вересинья окаменела, а Мингела пренебрежительно фыркнула, чтобы не рассмеяться над такой нелепостью. Батюшка имел могучее, грузное телосложение, в то время как Коца был невысок, худощав, жилист и подвижен. То есть в сравнении со священником моряк выглядел цыплёнком рядом с устрашающе раздувшимся индюком.
Мингела: Батюшку что ль? Насмешил!
Где тот зять, где Пилистрат!
Наш священник многократ
Поплотней Коцепио́на.
Вересинья недолюбливала мужа Малафьи, ибо бывший моряк казался ей безалаберным бездельником, совершенно не стоящим её племянницы. Когда ей случалось гостить у Малафьи, редкий, но затяжной визит всегда заканчивался ссорой. Наговорив самой племяннице много нелестного о её непутёвом супруге, тётушка и с Коцей успевала поцапаться, хотя тот всегда старался оставить родственниц угощаться и распивать чаи наедине. Однако на людях Вересинья была гораздо сдержаннее и не порочила зятька публично. Она ничуть не поверила в дурацкую выдумку Валенты, ибо знала, что этот неприятный до отвращения сплетник и клеветник горазд на всякую подлость.
Вересинья: Есть грехи у охламона,
Но к убийству неспособен.
Пакостный он, но не злобен.
На язык вообще страмной.
Шутки шутит надо мной.
Погрызёмся, зачастую.
Я, бывает, протестую,
Он не сдержан – прям как гло́ба8!
Как упрётся твердолобо,
Век не сдвинешь! Сталь костяк!
Ты против него – пустяк!
Неча зятя мне марать!
Валента: Неужели стал б я врать?
Истина черезвычайна!
Я же мимо шёл случайно
И услышал крик страшенный.
Вересинья: Врёшь, паршивец оглашенный!
Валента: Да клянусь! Был крик и визг.
Не решился я на риск:
К ним во двор не заглянул.
Вересинья: Это ты-то?
Валента: Не рискнул.
Пилистрат взревел сначала.
Вслед Малафья закричала:
– Ой, упал и расхлестнулся!
Мингела: Ну, упал! Мобуть споткнулся!
Валента: Коце были обвиненья!
Вересинья: Прям убил! С чего раненья?
Валента: Не входил, не проверял.
Поп сознанье потерял,
А Малафья всё орёт,
Истеричность так и прёт:
– Ты угробил Пилистрата!
Вот такая всем утрата:
Без священника теперь!
Мингела: Вересинья, ложь! Не верь!
Валента: Стал бы врать, себе вредить?
Чтоб в участок угодить?
Вересинья: Кто б те был в участке рад?
И при чём тут Пилистрат?
Он у них что ль находился?
Ты умом не повредился?
Не попутал дом и храм?
Валента: Лишь в домах бывает срам!
Поп Малафью навещал.
Чё-то Коца верещал,
На измену намекая.
Мингела: Не краснея, не икая,
Врет, бездельник, прям в глаза!
Взгляд – как чистая слеза,
А язык – лишь сор сметать.
Вересинья: Ох, доврёшься, подлый тать!
И тут Мингела увидела живого и невредимого священника Пилистрата, ехавшего с Коцей на его выездной коляске по главной улице по направлению в сторону дома батюшки. Священник сидел позади моряка с несколько отстранённым видом, глядя перед собой торжественно-скорбным взглядом, но мало ли какие возвышенно-божественные мысли могли посетить владыку в это самое время. Дом Пилистрата находился недалеко от базарной площади рядом с храмом, и стоило проехать ещё один перекрёсток, как можно было увидеть забор, отделяющий двор и сад от улицы и церковного подворья, а также работников, устанавливающих новые ворота. Мингела затеребила Вересинью, показывая на ехавших Коцу и Пилистрата.
Мингела: Глянь-ка, вон же едут! Вон!
Слышал звон ты, пустозвон,
Да не выведал, о ком!
Увидев Коцу, мирно везущего куда-то Пилистрата, Вересинья взбеленилась.
Вересинья: Свёл нечистый с дураком!
Прочь отседа, чёрт рябой!
Разговаривать с тобой —
Как помоев отхлебнуть!
Тьфу! Не смей к нам близко льнуть!
Валента: Да живой ли Пилистрат?
Вересинья: Ни мужик ты, ни кастрат,
А незнамо что на свете!
Мингела: А мужик всегда в ответе
За любую речь свою.
Валента: Да, но…
Вересинья: Я тебя прибью!
Мингела: Ой, не надо! Лучше в часть!
Пусть его бичует власть!
Вересинья: Чтоб тя чёрт в лапшу стругал!
Взял мне зятя оболгал!
Подъезжавшие к базарной площади знакомые нам кумовья Евлам и Сидорий увидели ехавшего навстречу Коцу с закутанным в покрывало дородным пассажиром.
Евлам: Глянь, кого везёт моряк!
Сидорий: Это что ещё за хряк?
Евлам: Э-э, поаккуратней, брат!
То ж священник Пилистрат.
Грех судить, кто в облаченье!
Сидорий: Чисто умопомраченье!
Не узнал его сперва.
Вижу – только голова,
Остальное всё горой.
Удивительный покрой!
Евлам: Он прикрытый покрывальцем.
Сидорий: Тушка та прикрыта сальцем!
Евлам: Что ж так не почтительно?
Сидорий: Толст он отвратительно!
Я уж нагляделся ряс!
Что ни поп – то лоботряс!
Вот к чему так разожрался?
Евлам: Ты к чему, кум, разорался?
Сидорий: Сколь народа голодует,
Эти жрут и в ус не дуют!
Евлам: Ну а мы с тобой не жрём?
Сидорий: Мы чужого не берём!
Евлам: И они всегда при деле.
Сидорий: Да, «плетут свои кудели»!
Разумеется, Евлам знал историю, после чего его разлюбезный кум Сидорий невзлюбил попов, особенно с выдающимися излишками веса. Произошло это несколько лет назад, когда Сидорий возил жену и дочь в Москву к каким-то родственникам дальних родственников – седьмая вода на киселе. Семейство прогостило в первопрестольной несколько дней, посещая разные красивые и известные места, а также магазины и храмы.
В одной из церквей немолодой обрюзгший священник изъявил желания показать Овлипи́дие, юной дочери Сидория, какие-то древние подземные помещения в церкви, скрытые от общего обозрения. Заподозрив неладное, Сидорий потихоньку проследовал за ними и не зря. Увидев, что облачённый в рясу развратник то за ручку трогает девицу, якобы, поддерживая её, чтобы не запнулась, то за плечико, то за голову, мол, пригнись, дочь моя, дабы не стукнуться о свод, Сидорий вскипел. Он тут же прервал «экскурсию», забрав дочь, не забыв на прощание сказать батюшке, причём в самых прямых и нелестных изречениях всё, что о нём думает. И это при том, что кум Евлама был человеком флегматичным, медлительным и на удивление спокойным, однако та история породила в его душе неприязнь и недоверие ко всем сверх меры упитанным священнослужителям.
Но поездка в Москву не прошла даром. Не успел Сидорий привести семейство домой, как к ним заявились сваты от московской родни и высватали их Липочку. Евлам помнил, как готовясь отправиться на свадьбу в Москву, Сидорий заявил, что должен лично увидеть священника, которому предстоит венчать молодых, ибо толстого и пузатого он отвергает сразу. Московская родня только посмеялась над чудачеством посадского свата, а Евлам получил исчерпывающие разъяснения.
Сидорий: Есть болезь такая – стресс.
Проявила интерес
Дочка Овлипидия.
До сих пор в обиде я:
Как посмел поп прикасаться?
Евлам: Кум, зачем на всех бросаться?
Мало ль толстых среди ряс?
Ты в том случае погряз!
Выпивая по случаю сватовства Липочки и отбытия на свадьбу в Москву, кумовья надрались на славу.
Евлам: Гладкий путь вам половичкой!
А как станет дочь москвичкой,
Шибко, кум, не зазнавайся,
От родни не отрывайся.
Интересно, что всех женщин в семье Сидория звали Овлипи́диями. Это забавляло, прежде всего самого Сидория.
Сидорий: И жена Липу́шечка,
Сладкая пампушечка,
Да и дочка Липочка
Славненькая цыпочка.
Тёщица – Липе́нция.
Вот така…
Увидев входящую в комнату жену, Сидорий быстренько сориентировался, назвав совсем другую часть тёщиного тела.
Сидорий: Лапенция.
Жена: То ж от плоскостопия.
Тёща была грузной, рыхлой, с тяжёлой нижней частью туловища, толстенными слоновьими ногами, которые она едва переставляла. Дождавшись, когда жена покинет комнату, Сидорий зашептал Евламу на ухо то, что собирался брякнуть раньше, но уже более в мягкой формулировке.