Азария: Чуть искра – весь мир займётся!
Каких только ужасов не пророчила посадцам неуёмная в своих фантазиях Азария. То предрекала близкий конец света, то войну, причём, не важно с кем, и зачастую с государством, находящимся на другом конце мира и не имеющим с Россией общих границ, то землетрясение, то переезд столицы из Петербурга в Повелью. Последнюю новость она мотивировала перенаселением столицы, зажатой со всех сторон реками и болотами. Зашедшей в лавку Янгеле, супруге Епрона, пользуясь тем, что Юхтай на минуту отлучился в склад, Азария именно так объясняла катастрофическую ситуацию российской столицы.
Азария: Щас у них там уплотненье.
Что ни год, то наводненье.
Только триста три моста.
И такая теснота,
Что уж некуда селить!
Строить? Негде город длить:
То болото, то река.
С островка до островка
Хоть мостов навозводили,
Землю скрозь попрохудили,
Дак теперь водой сочится.
Янгелия: А Повелья чё?
Азария: Кичится:
Фу-ты, ну-ты, палки гнуты!
Появившийся Юхтай прервал фонтанирующей поток фантазии своей милейшей супруги.
Юхтай: Господи! Одной минуты
Не живёшь, жена, без врак!
Глупость – темь, брехливость – мрак!
Справедливости ради, нужно сделать оговорку, что среди непримиримых к женским сплетням славных посадским мужчин, встречались и такие, кто не уступал своим драгоценным супругам по части перемывания косточек здешним обывателям и с превеликим удовольствием любившим поговорить, посудачить за их спинами, раскладывая по полочкам недостойность поступка или образа жизни горожанина или горожанки. Однако у строгих блюстителей чужой морали всегда находилось сочувствие, понимание и оправдание неблаговидному, нечистоплотному действию, поступку или щекотливому, порой двусмысленному положению, если в него попадал их брат – мужчина. Сразу же находилось объяснение, что в столь неприятную ситуацию тот поймался исключительно по вине какой-нибудь женщины, подтолкнувший его на неправедный ложный шаг. К представительницам прекрасной половины рода человеческого эти замечательные посадцы были значительно строже и взыскательнее. Дед Кульбач так объяснял местную дискриминацию по половому признаку.
Кульбач: Мужичок гульнул – герой!
Баба – впору гнать скрозь строй
Да не палок, не бичей —
Осуждающих речей!
И у нас не заржавеет.
А молва потом развеет
Для кого-то оправданье,
Для кого-то – назиданье.
Последнее время под всеобщее негодующее осуждение попала Вильзаве́та – хозяйка гостиницы и небольшого трактирчика при нумерах. Дело в том, что чуть ли не пятидесятилетняя Ви́льза закрутила роман со своим работником Авдоном, возвысив деревенского парня из половых почти что в управляющие. И это при живом, хоть и обездвиженном болезнью муже!
Когда Авдон по приказу хозяйки приехал к сыновьям Миньши и Силовны, чтобы купить несколько досок для нужд гостиницы, держался он с владельцами лесопилки Евпатием и Епроном на равных. Братьям это не очень понравилось, и после его отбытия они не удержались от едкого злословия.
Епрон: Это Вильзин что ль Авдон?
Глянь, кем стал – мерси-с, пардон!
Явно метит в примаки.
Евпатий: Из лаптёшек в башмаки?
Вильза-то – стара, как мир!
Епрон: Но гостиница, трактир —
Сладкий вариант, конфетный.
Евпатий: Ну, тогда помрёт бездетный.
Той пора иметь внучат.
Заведёт мож байстрючат.
Епрон: Не успеет постареть!
Вильза может помереть —
Пост жены освободится.
А с деньгой он всем сгодится.
Вильза же не вечная,
Как дорога млечная.
Тут до Евпатия дошло, что они с братом уже успели и женить Авдона, и сделать его вдовцом, и опять женить, хотя пока ещё не овдовела и сама Вильзавета.
Евпатий: Вон чё, сделали вдовцом,
А вослед уже отцом.
Вильзин муж покуль не помер.
Епрон: Дак помрёт – известный номер!
Он ведь заживо гнет.
Евпатий: Смерть его по капле пьёт.
Сколь протянет – неизвестно.
Епрон: Те сейчас живут совместно
И особо не таятся.
Евпатий: Если Бога не боятся,
Чё им чьё-то осужденье?
Смерти ждут – как дня рожденья!
Прям с погоста под венец!
Епрон: Ну, Авдошка! Был птенец,
Да внезапно оперился.
Гляньте вам, приободрился!
Евпатий: Аж блестит от брильянтина.
Епрон: Он-то чё! Она – скотина!
Кто супругу изменяет?
Ну, гнет тот, ну, воняет —
Отвернись да не дыши.
При живом-то – не греши!
Евпатий: Этот шибко благовонный!
Погляди на вид евонный —
Раскрасавец, прям пижон.
Епрон: Ублажатель старых жён.
Оттого и не бедует:
Вон – живёт и в ус не дует!
Позже, навещая родителей, Епрон рассказал, каким дутым щёголем, каким разряженным павлином появился нонче Авдон у них на лесопилке. Чопорная Силовна была вне себя от такого показного бесстыдства.
Силовна: Вильза – тварь стервозная,
Сучка, тля навозная!
Мужа в тряпку превратила
И Авдошку совратила.
Тут вмешался Миней, доказав, что не все мужчины думают одинаково и, хоть с оговоркой, но оправдывают мужские шалости. Оказывается, у некоторых порядочность и брезгливость пересиливала монолитную мужскую солидарность.
Миньша: О, снасильничила крошку!
Он хотя бы понарошку
Отбивался от старушки.
Нет, прильнул к пожухшей тушке!
Силовна: Тоже грешен до макушки!
Миньша: Дак не лучше потаскушки:
Та за грош, и он за грош.
Ну и кто из них хорош?
О местных сударынях сказано было уже достаточно много, но, чтобы полнее обрисовать коллективный портрет прелестных посадских матрон, придётся обнародовать тот факт, что все они в большей или меньшей степени страдали от одной наследственной болезни, передаваемой по женской линии. К слову сказать, недуг этот был не так уж редок и в других местах, причём он поражал и мужское население. Как вы уже, наверное, догадались, бичом Посада была неуёмная женская ревность. Милейшие, но достаточно властные горожанки, не допускаемые к решению деловых, производственных вопросов, но желающие показать мужьям, что они не пустое место и не предмет мебели, который можно было запросто отодвинуть в сторону, отыгрывались на своих мужьях, изводя их подозрениями в мнимых изменах и заходя в приступах ревности довольно далеко.
Однако нетленный образ Те́рлицы, имя которой стало почти что нарицательным, вовремя останавливал очередную разбушевавшуюся даму и заставлял задумываться о последствиях. Видимо, эта самая Терлица, этакий Отелло в юбке, в пылу гнева погубившая себя и мужа, заразила досточтимых сударынь Посада пагубным вирусом ревности, и он продолжал поражать все последующие поколения горожанок.
Всякая ревнивая атака, зачастую, возникшая из ничего, ставила мужей буквально в тупик. Естественно, каждый припоминал за собой грешок, когда, случалось, он невзначай заглядывался на какую-нибудь соблазнительную особу женского пола, провожая её замасленным взглядом да ещё и со смачным причмоком, что, разумеется, уже считалось чуть ли не смертным грехом, так как он, якобы, «возжелал», а потому – виноват! Поэтому, припёртые к стенке смущённые мужья вначале растерянно отпирались и даже клялись, что у них «никогда и в мыслях…», но припомнив, что в мыслях все-таки бывало, терялись и краснели, будто действительно были пойманы с поличным. К примеру, Покерий, будучи человеком, безусловно, положительным и рассудительным, не приемлющим неприкрытого хамства, но умеющим быть ироничным даже к собственной персоне, наблюдая, как сосед Киприянт ссорится с супругой, только качал головой, понимая, что инициатором, как и автором драмы в семейной перепалке являлась, разумеется, ни кто иной, как сама Северина.
Покерий: Ревность – хуже чем чума!
Бабы ходят без ума.
Терлицы нетленный дух
До сих пор не стих, не стух.
Два закадычных приятеля, Лекся и Сенча, заскочив в кабак, дабы выпить по стопочки для ублажения души, также частенько поминали усопшую Терлицу и отнюдь нелестными словами, хотя это было не принято и даже грешно, ибо касалось покойницы.
Лекся: Терлица жизнь исказила —
Всё бабьё позаразила.
А мужьям одна беда —
В обороне стой всегда.
Сенча: Я, представь, устал от бурь.
Хоть ходи и очи хмурь,
Чтоб случайно не скосить
И супругу не взбесить.
Рядом тёща с подстрекачкой!
Наплела, что с ковроткачкой,
С Повелихой я кручу.
Ох, паскуду проучу!