Съехидничав, Кульбач тут же пожалел об этом, опасаясь, что недовольный хозяин покарает осрамившегося слугу. Старик видел, как сузились глаза гостя, когда перед ним предстала столь неприглядная картинка.
Кульбач: Я, сынок, ступил за грань.
Ты возницу не тирань.
Коли вырос при тузах,
Не роняй себя в глазах
Человека-невелички.
Писатель: Твой наказ – цветок в петличке!
Мож немного побраню,
Но совсем не изгоню.
Кульбач: Побранить – не наказать!
Как телёнка облизать,
Чтобы рядом мекал, тёрся
И куды ни зря не пёрся.
После очередной стопки, писатель признался деду, что ему не хватает познаний в особенностях и странностях характера простого русского человека.
Кульбач: Чё ты в жизни повидал,
Коль ни дня не голодал?
Не познавший голодух,
Не оценишь русский дух.
Тут ведь разность положенья.
Писатель: Как насчёт воображенья?
Я ж могу вообразить.
Кульбач: По поверхности скользить,
А навоз не колупнуть?
Тех ты сможешь обмануть,
Эти – враку есть не станут.
Сочинилки не обманут!
Эко выдумал ты вдруг!
У тебя другой ведь круг:
Кажный день паштет, безе.
Род твой – туз да на тузе!
Дак писал бы про тузов.
Нет, те жизь подай с низов!
Как познать низов исток,
Не понюхав лапоток,
Не поспавши на печи?
Писатель: Так давай, дед, научи.
Расскажи про жизнь людей.
Кульбач: Можно строить без гвоздей,
Если с ловкими руками.
И оно стоит веками,
Не сползая в скос да в сдвиг.
Сам я лишь плетень воздвиг
Без единого гвоздя.
Подцепляй, сынок, груздя.
Грузди – лучшая закуска.
Прилетит щас трясогузка
И приватность поломает.
Писатель: Кто? Жена?
Кульбач: Не понимает
Энта баба ни шиша,
Но кусучая – как вша!
Писатель: Ты у ней что ль под пятой?
Кульбач: Ну а ты что ль холостой?
С бабой в доме власть делить —
Как свою мозоль солить!
Вернувшаяся Кульбачиха не посмела при столь важном госте критиковать мужа за увлечение выпивкой и даже добавочно выставила кой-какие угощения. В связи с этим у писателя возникло подозрение, что Кульбач наговаривает на свою тихую, покладистую супругу.
Вдохновлённый вниманием, Кульбач успел рассказать писателю всю свою жизнь от самого рождения, то есть с времён последних лет царствования Екатерины Великой.
Заполучив благодарного слушателя, дед так разговорился, что поведал гостю даже про те времена, о которых знал только с рассказов деда и отца.
Кульбач: Реорганизация,
Секуляризация.
Как расширилась страна!
Вот уж были времена!
Ну опять же Уложенья
Да Чесменское сраженье,
Жа́лованны грамоты…
Писатель: Не назвал лишь срама ты,
Что творился при дворе.
Кульбач: А что было при Петре
Или же при Иоане?
Не стыдится голый в бане,
Коль уж голышмя́ там все
В Богом даденой красе!
Чё правителей судить?
За собой бы уследить!
Кажный, кроме прочих дел,
Об отечестве радел.
А касательное блуда? —
Мерзость всюду есть и хлуда!
Было уже совсем темно, когда гость решил откланяться и поискать себе пристанище в какой-нибудь гостинице, на что Кульбач категорически возразил, решительно не отпустив писателя «блукать» по слабо освещенному городишку.
Кульбач: У меня и заночуй!
Егозишь! Что ль почечуй7?
Бабка щас тряхнёт перины,
Что с времён Екатерины.
Бабкино приданное —
Древность долгожданная
Бесполезно век стареет.
А писателя пригреет —
Это будет ей за честь!
Завтра расскажу как тесть
С тем приданным обманул.
Я чуть бабку не вернул!
Тут уж он заторопился
Да перинкой откупился.
Пришлось остаться, но писатель ничуть не пожалел об этом, ибо набрался нужных впечатлений даже с лихвой.
Нашлось место в доме и для возницы, но тот заявил, что ему прежде нужно попасти лошадь, а уж потом о себе думать. А переночевать он может и на веранде на лавке, если «добренькая бабуля» кинет на доски какую-нибудь рвань.
Но не всегда деду везло на собеседников. Чаще всего старик коротал дни в одиночестве и вёл не менее интересные и содержательные разговоры со своим отражением в самоваре, либо с самим собой, но в юном возрасте. В таких случаях Кульбач мог расчувствоваться и даже всплакнуть.
Кульбач: Понимаешь ли, сынок,
Я душевно одинок.
Но с собой наедине
Иногда милее мне.
Сам себя я развлекая,
Сам в себя шипы втыкаю,
Сам себя хвалю, корю.
С тем парнишкой говорю,
Что мечтал прожить иначе —
Содержательно богаче:
Что-то строить, открывать,
За державу воевать.
Почему-то не случилось.
Жизнь-коряга волочилась,
По дороге путь чертя,
То легко, то пыль метя,
То болтаясь на весу,
Прицепившись к колесу
Мимо ехавшей повозки.
Бабка смысл читает в воске,
Я гаданья не приемлю
Всё одно в свой срок и в землю!
Рок – печальная слеза,
Как сиротские глаза.
Открытый и откровенный, жаждущий общения Кульбач запросто мог предложить кров любому случайному человеку. Например, в прошлогоднюю ярмарку, когда многие горожане отбыли в Крутояры, и город заметно опустел, дед приютил у себя троицу только что вышедших из тюрьмы журба́нских крестьян, тем самым немало взволновав своим поступком осторожных и недоверчивых посадцев, особенно чувствительных дам.
Тюрьма в Посаде была ненастоящая – так несколько вечно пустующих камер при полицейском участке, но попавшимся на краже троим крестьянам и просидевшим под арестом недели две, она показалась чуть ли не острогом. Сами преступники тоже были какие-то ненастоящие.
Дело было так: трое мужиков из недалёкого села Журба́н пришли в Посад, чтобы найти хоть какую-то работу. К своему несчастью на базаре они столкнулись с управляющим из имения Свистуновка, и тот подрядил их на плотницкие работы.
Целый месяц мужики с утра до поздней ночи подновляли в имении заборы, конюшню, крылечко, беседки в саду, а когда пришло время расчёта, управляющий сказал, что платить не будет, ибо они, якобы, весь свой заработок уже проели.
Разобиженные крестьяне с пустыми карманами отправились домой, прихватив господский плотницкий инструмент, с чем в результате и попались в руки полиции.
Во время следствия, управляющий дал показания, что трое бездельников практически ничего не сделали, а выплаченные деньги попросту пропили да ещё и обворовали его хозяев. Однако мужикам повезло, ибо вскоре в имение вернулся сам хозяин и провёл личное расследование, опросив домашнюю прислугу. За нечистоплотность в расчётах управляющий тут же был с позором изгнан вон, мужики получили свободу и причитающиеся им деньги, однако, бедолаги нажили себе славу воров. Уж так повелось на Посаде: раз попал в тюрьму, значит, преступник.
Каких только «заслуг» не навесили местные сударыни на несчастных узников: уж они де и деньги у «князьёв» стащили, и что-то из обстановки умыкнули, и бриллианты господские спёрли, и саму юную княжну пытались как-то грязно опозорить или ещё того хуже, о чём и говорить совестно. Разумеется, с такой худой славой бедным мужикам ни в трактире нельзя было показаться, ни в лавке, ни на базаре. А чтоб сунуться на ночлег в нумера – тут и говорить было не о чем!
Так как благочестивые посадцы могли запросто подвергнуть их всеобщей обструкции, охаянные крестьяне решили сразу налегке отправиться домой без дорожного провианта. Единственное, на что они решились, так это, подойдя к чьей-то калитке, попросить напиться. Бедолагам опять крупно «повезло», ибо они наткнулись на Валенту – человека неприятного и с подленьким нутром. Тот, действительно, не являл собой гордость Посада по причине скверного характера, «трепливой бабской натуры» и прочих качеств, не заслуживающих уважения. Несчастья и неудачи собственных сограждан Валента встречал с неизменным восторгом, будто чужие неприятности делали его счастливее. Тот же Терестин, разговаривая с хозяином кузниц Прокшей, характеризовал Валенту весьма нелестно.
Терестин: Человек он сволочной.
Прямча как горшок ночной —
Только вонь с дерьмом вмещает.
Но за участь вымещает
На других обиды зло.
Потому не повезло
Всем, кто рядом окажись.
Прокша: Сам такую выбрал жизь!
А другим – чтоб знали худо
И каков он был, Иуда.
Ещё один посадский обыватель Поке́рий, которому в нашем повествовании будет отведено особое место, при всей своей рассудительности и терпимости к чужим недостаткам, кроме пороков собственной супруги Фелоньи, вспоминая с соседом Ко́цей этого неприятного горожанина, брезгливо морщился.