его – под ним оказалась другая карточка. Убрав свой портрет, Флер увидела лицо, которое показалось ей знакомым, – лицо молодой женщины, очень красивой, в очень старомодном вечернем платье. Флер вернула свою фотографию на место и, взяв платок, вышла из комнаты. На лестнице она вдруг сообразила, что это за лицо. Ну конечно! Мать Джона! Открытие потрясло Флер, и она остановилась, поглощенная водоворотом мыслей. Теперь ей все стало ясно: на женщине, в которую ее отец был влюблен, женился отец Джона, использовав, вероятно, какой-то нечестный прием. Боясь выдать своим поведением, что секрет раскрыт, Флер запретила себе думать дальше и, тряхнув шелковым платком, вошла в столовую:
– Вот, папа, я выбрала самый мягкий.
– Гм! – сказал Сомс. – Я пользуюсь такими, только когда простужусь. Но ничего!
Весь вечер Флер рылась в памяти и делала выводы. Ей вспомнилось выражение отцовского лица при встрече в кондитерской: его глаза смотрели холодно и в то же время как будто говорили о чем-то сокровенном – странные глаза. Наверное, он очень сильно любил ту женщину, если, даже потеряв ее, хранил ее фотографию. Поняв это, Флер беспощадно и непредвзято задумалась о его отношениях с собственной матерью: испытывал ли он к ней когда-нибудь подлинное чувство? Вероятнее всего, нет. Если Джон – сын единственной по-настоящему любимой им женщины, он не должен возражать против того, чтобы его дочь любила этого молодого человека. Ему нужно только привыкнуть к такой мысли. Складки ночной сорочки, в которую Флер нырнула, уловили вздох чистейшего облегчения.
III
Встречи
Молодость замечает Старость только от случая к случаю. Джон, например, увидел подлинный возраст своего отца, лишь когда вернулся из Испании. Лицо четвертого Джолиона, изнуренное ожиданием, поразило юношу – таким постаревшим и болезненным оно ему показалось. Отцовская маска дала слабину от чувств, вызванных встречей, и мальчик вдруг понял, как сильно отец тосковал. Пытаясь себя утешить, Джон подумал: «Но я же не хотел ехать!» Чтобы Юность уступала Старости – это довольно несовременно, однако Джон и не был типично современным молодым человеком. Он мучился, намереваясь вернуться к тому, от чего отец, всегда «такой добрый» по отношению к нему, пытался его излечить ценой шестинедельных страданий от одиночества.
Когда Джолион спросил: «Ну, старик, как тебе великий Гойя?», Джон почувствовал болезненный укол совести, ведь великий Гойя существовал для него только потому, что написал лицо, похожее на лицо Флер. В первую ночь после возвращения Джон лег спать с раскаянием, но проснулся, полный ожидания. Было только пятое июля, а с Флер они условились встретиться девятого. До возвращения на ферму оставалось три дня. Следовало изыскать какую-нибудь возможность для свидания.
На жизненном пути мужчины с неумолимой периодичностью возникает потребность в новых брюках, и даже самые любящие родители не могут этого отрицать. Поэтому на второй день Джон отправился в город и, для успокоения совести заказав все необходимое на Кондуит-стрит, зашагал в сторону Пиккадилли. Клуб Флер находился на Стрэттон-стрит (улице, выходившей ко дворцу герцогов Девонширских), застать ее там можно было лишь по чистой случайности, и все-таки, пока Джон плелся по Бонд-стрит, его сердце билось учащенно. Все молодые люди, которых он видел, носили костюмы элегантнее и увереннее, а главное, были старше. Джоном вдруг овладела мысль, что Флер наверняка его забыла. До сих пор, поглощенный собственными чувствами, он не думал об этой опасности. Теперь углы его рта опустились, ладони вспотели. Флер несравненна, ее кивку, ее улыбке готовы повиноваться лучшие образчики мужской половины! Это был тяжелый момент, но Джон, собравшись с силами, преисполнился суровой решимости все вынести. В таких размышлениях дошел он до антикварной лавки, которую в разгар того, что раньше называлось лондонским сезоном, отличали от других лавок только пара серых цилиндров да еще солнечные блики на витрине. Джон пошел дальше и, сворачивая на Пиккадилли, столкнулся с Вэлом Дарти, направлявшимся в клуб «Айсиум», в члены которого недавно вступил.
– Приветствую! Куда спешим, молодой человек?
Джон покраснел.
– Я был у портного.
Вэл оглядел его с головы до ног.
– Прекрасно! А я собираюсь заказать себе сигарет. Идем со мной, потом пообедаем вместе.
Джон поблагодарил. От Вэла можно было узнать новости о ней. Из табачной лавки, куда они зашли, открывалась иная перспектива современной Англии, нежели та, которую в мрачных красках живописали газетчики и общественные деятели.
– Да, сэр, в точности те сигареты, которые я поставлял вашему отцу. Боже мой! Мистер Монтегю Дарти был моим клиентом с… позвольте-ка… с того года, когда Мельтон выиграл «Дерби». Один из лучших моих клиентов! – Лицо табачника озарила легкая улыбка. – Много раз советовал мне ваш батюшка, на какую лошадь поставить! А сигареты всегда брал одни и те же, из года в год: вот эти самые, пару сотен в неделю. Очень любезный был джентльмен, многих покупателей ко мне приводил. Я огорчился, когда с ним стряслась беда. Жаль терять таких давних клиентов.
Вэл улыбнулся. Смерть его отца закрыла в этой лавке, вероятно, самый долгий счет. В колечке дыма от проверенной временем сигареты ему привиделось отцовское лицо: красивое, смуглое, с подкрученными усами, немного одутловатое. Табачный дым – только такой нимб он и заслужил. Это был человек, прославившийся тем, что выкуривал двести сигарет в неделю, давал советы по поводу скачек и бесконечно продлял счета! Для своего табачника Монтегю Дарти остался героем. Почетно унаследовать славу, хотя бы и такую.
– Плачу наличными, – сказал Вэл. – Сколько с меня?
– Для сына мистера Монтегю Дарти при наличной оплате – десять и шесть, сэр. Никогда не забуду вашего батюшку. По полчаса, бывало, стоял здесь и со мной беседовал. Сейчас таких клиентов не сыщешь, все вечно куда-то спешат. От войны, сэр, у людей манеры испортились… А вы, я вижу, тоже воевали.
– Нет, – сказал Вэл, похлопывая себя по колену, – это ранение с предыдущей войны. Спасло мне жизнь, вероятно. Хочешь сигарет, Джон?
Джон пристыженно пробормотал:
– Я не курю.
Ему показалось, будто табачник скривил губы, не зная, воскликнуть ли: «Боже правый!» – или сказать: «Самое время попробовать, сэр!»
– Ну и правильно, – ответил Вэл. – Пока можешь, не кури. А жизнь прижмет – закуришь. Так, значит, это тот самый табак?
– Точь-в-точь, сэр, только подорожал немножко – вот и все. Власть Британской империи – штука устойчивая, как я всегда говорю.
– Присылайте мне сотню в неделю по этому адресу. Счет выставляйте раз в месяц. Идем, Джон.
Джон вошел в «Айсиум» с любопытством. Он еще не бывал ни в одном лондонском клубе, если не считать редких обедов с отцом во «Всякой всячине». «Айсиум», комфортабельный, но без снобизма, не был подвержен изменениям. Он не мог меняться, пока в его правлении сидел Джордж Форсайт, чьему кулинарному чутью подчинялось почти все. Клуб