чему Проспер Профон был обязан своей репутацией опасного человека: тому ли, что он пытался подарить Вэлу кобылку, тому ли, что Флер сказала о нем: «Ну чем не огромный кот? Бродит тут!», тому ли, что сам он задал Джеку Кардигану нелепый вопрос: «А какой толк быть в хорошей форме?», или же просто тому, что он иностранец, чужак. С уверенностью можно сказать только следующее: Аннет в последнее время действительно очень похорошела, а Сомс, продав своего Гогена, порвал чек, после чего мсье Профон заметил: «Я не получил ту маленькую картину, которую купил у мистера Форсайда».
Хоть на него и смотрели с подозрением, он продолжал посещать вечнозеленый домик Уинифрид на Грин-стрит с добродушной невозмутимостью, которую никто не принимал за наивность – это слово казалось неприменимым к мсье Просперу Профону. Уинифрид по– прежнему считала его «забавным» и слала ему маленькие записочки: «Приходите, покайфуйте вместе с нами» (используя современные выражения, она ощущала дыхание жизни).
Таинственностью, которую видели в нем окружающие, Проспер Профон был обязан тому, что все на свете делал, видел, слышал и знал, однако ничто не производило на него впечатления. Это было противоестественно. Уинифрид всегда вращалась в модных кругах и привыкла к разочарованности английского образца, которая воспринималась как своеобразный знак отличия, дающий обладателю кое-какие преимущества. Но не видеть ничего ни в чем не ради позы, а просто потому, что ни в чем ничего нет, – это было не по-английски. А неанглийское, если и не казалось непременно дурным тоном, то уж во всяком случае не могло не вызывать скрытых опасений. Видеть, как дух прошедшей войны – темный, тяжелый, улыбающийся, равнодушный – сидит в твоем ампирном кресле, слышать, как этот дух разговаривает пухлыми розовыми губами, шевелящимися над дьяволической бородкой – для английской натуры это было, по выражению Джека Кардигана, «немножко перебор». Ведь когда нет ничего, действительно заслуживающего живого интереса, можно заинтересовать себя тем, что есть, – играми, например! Даже Уинифрид, всегда Форсайт в душе, чувствовала: никакой пользы дух разочарованности не приносит, значит, лучше бы от него избавиться. В стране, где неприятные истины прячут под покровами приличий, мсье Профон демонстрировал этот дух слишком открыто.
Когда Флер, поспешно вернувшись из Робин-Хилла, спустилась к ужину, дух разочарованности стоял у окна в маленькой гостиной Уинифрид, глядел на Грин-стрит и, судя по выражению лица, ничего в этой улице не видел. А Флер, быстро отвернувшись, посмотрела в камин так, словно увидела там огонь, которого не было. Мсье Профон отошел от окна. Он был при полном параде: в белой жилетке и с белым цветком в петлице.
– Ужасно рад встрече, мисс Форсайд, – сказал он. – Хорошо ли поживает мистер Форсайд? Я сегодня сказал, что желаю ему получать от жизни удовольствие. Он тревожится.
– Вы так думаете? – произнесла Флер отрывисто.
– Тревожится, – повторил мсье Профон, картавя.
Флер резко повернулась к нему.
– Сказать вам, что бы доставило ему удовольствие? – Она хотела продолжить: «Услышать, что вы убрались!» – но эти слова погасли при взгляде на лицо Профона. Он улыбался, показывая ровные белые зубы.
– Сегодня в клубе мне рассказали о его старой беде.
– Что вы имеете в виду?
Мсье Профон сделал своей лоснящейся головой такое движение, будто хотел принизить значительность собственных слов.
– То маленькое дело, которое было до вашего рождения.
Флер понимала, что он хитро отвлекает ее от своей доли в тревогах ее отца, однако не смогла противостоять приливу нервного любопытства.
– Что вы слышали?
– Только то, что вы и сами знаете, – пробормотал Профон.
– Надо полагать. Но я хотела проверить, все ли вам передали верно.
– Его первая жена…
Едва сдержавшись, чтобы не сказать: «Мой отец никогда раньше не был женат», Флер спросила:
– Да, и что же?
– Мистер Жорж Форсайд говорит, первая жена вашего отца потом вышла за его кузена Джолиона. Думаю, это было чуть-чуточку неприятно. Я видел их сына. Славный мальчик!
Флер подняла взгляд, и дьяволический Профон поплыл у нее перед глазами. Так вот в чем причина! Ценой героического усилия, какого ей еще никогда делать не приходилось, она заставила плавающую фигуру остановиться. Заметил ли Профон ее смятение, она не знала. В эту минуту вошла Уинифрид:
– О! Вы оба уже здесь! Мы с Имоджин чудесно провели вторую половину дня на детской ярмарке.
– Что за ярмарка? – произнесла Флер машинально.
– Благотворительная, «Спасите детей». Я выгодно купила такую вещь!.. Старинная армянская работа. Хотелось бы услышать ваше мнение, Проспер.
– Тетушка, – прошептала вдруг Флер таким тоном, что Уинифрид сразу же к ней подскочила.
– В чем дело? Тебе нехорошо?
Мсье Профон вернулся к окну, откуда разговор двух женщин почти не мог быть слышен.
– Тетушка, он говорит, отец раньше был женат. Это правда, что они развелись и что она вышла за отца Джона Форсайта?
За всю свою жизнь Уинифрид, мать четырех Дарти, ни разу не испытывала такой растерянности. Лицо племянницы стало совсем бледным, глаза потемнели, говорила она шепотом, с напряжением в голосе.
– Твой отец не хотел, чтобы ты знала, – промолвила Уинифрид так спокойно, как только сумела. – Этого и следовало ожидать. Я не раз говорила им, что нужно рассказать тебе.
– О! – только и произнесла Флер, но Уинифрид не требовалось большего, чтобы погладить ее по плечу – крепкому маленькому плечику, белому и симпатичному.
Тетка не жалела ласковых слов и прикосновений для своей племянницы, которой предстояло однажды выйти замуж, но, конечно, не за того мальчика – не за Джона.
– Мы об этом давным-давно забыли. Идем поужинаем!
– Нет, тетушка, я что-то плохо себя чувствую. Можно я пойду наверх?
– Дорогая моя! – пробормотала Уинифрид обеспокоенно. – Ты ведь не примешь этого близко к сердцу? Господи, да ты же толком не была в свете! Тот мальчик еще совсем ребенок!
– Какой мальчик? У меня просто разболелась голова. И сегодня я не смогу больше терпеть этого человека.
– Ну хорошо, хорошо, – сказала Уинифрид, – иди приляг. Тебе принесут бромида, а с Проспером Профоном я поговорю. Чего ради он вдруг вздумал сплетничать? Хотя, по-моему, тебе лучше знать об этом.
– Да, – улыбнулась Флер и выскользнула из комнаты.
Поднимаясь по лестнице, девушка ощущала головокружение, сухость в горле и испуганный трепет в груди. Еще никогда в жизни она не страдала даже от секундной боязни не получить того, чего желало ее сердце. После острых впечатлений сегодняшнего дня, за которыми последовало такое ужасное открытие, у нее действительно разболелась голова. Неудивительно, что отец тщательно прячет фотографию матери Джона: стыдится, что до сих пор хранит эту карточку. Но может ли он беречь портрет той женщины, которую ненавидит? Флер приложила руки ко лбу, стараясь взглянуть на вещи ясно. Знает ли Джон? Вдруг после ее визита они ему сказали? Теперь дело зависело от этого! Флер знала, что все всё знают – кроме, вероятно, Джона!
Она расхаживала взад-вперед, кусая