губу и отчаянно размышляя. Джон любит мать. Если ему уже сказали, что он сделает? Неизвестно. А если не сказали? Может, женить его на себе, пока он не узнал? Флер принялась перебирать свои воспоминания о Робин-Хилле. Лицо матери Джона – темные глаза, как будто припудренные волосы, сдержанная улыбка – обескураживало своей пассивностью. А отец глядел добродушно, устало, иронически. Инстинктивно Флер ощущала, что даже сейчас они ничего не скажут Джону, не захотят причинить ему боль. Ведь если бы он узнал, ему, без сомнения, стало бы очень больно!
Пока все считают, будто они с Джоном ни о чем не догадываются, у них еще есть шанс. Они смогут, заметая следы, добиться того, чего она, Флер, хочет. Но как ей тяжело наедине со своим открытием! Почти невыносимо! Все, все против нее! Верно Джон сказал: они просто хотят жить, а прошлое мешает – прошлое, к которому они непричастны, которого не понимают. Вдруг Флер вспомнила о Джун. Не поможет ли она? Похоже, эта женщина склонна сочувствовать их любви, и ей не терпится убрать между ними преграду. Но потом Флер инстинктивно подумала: «Нет, я никому ничего не скажу – даже ей. Не рискну. Джон нужен мне, и я его получу назло им всем».
Принесли суп и любимое лекарство Уинифрид от головной боли. Флер проглотила и то, и другое. Вскоре явилась сама тетя. Флер начала свою кампанию словами:
– Знаешь, тетушка, мне не нравится, что все думают, будто я влюблена в того юнца. Я ведь с ним едва знакома!
Уинифрид при всем своем опыте не была fine, и потому это замечание племянницы принесло ей значительное облегчение. Конечно, девочка огорчилась, узнав о семейном скандале, и она, Уинифрид, преисполнилась решимости смягчить удар: к этой задаче она была подготовлена как нельзя лучше. Модное воспитание в доме спокойной матери и отца, чьи нервы нельзя было расстраивать, а затем многие годы супружеской жизни с Монтегю Дарти сделали Уинифрид мастером смягченных выражений и недомолвок. Первая жена отца Флер повела себя очень глупо: влюбилась в одного молодого человека, который впоследствии попал под омнибус, и ушла. А через несколько лет, когда все могло бы наладиться, она сошлась с Джолионом, и тогда, конечно, пришлось дать ей развод. За пределами семьи все давно об этом забыли. Да, может, оно и к лучшему: у Сомса есть Флер, а Джолион и Ирэн, говорят, живут счастливо, и мальчик у них славный. «Кстати, что Вэл женился на Холли – это в некотором роде пластырь на ту рану», – произнеся такие успокоительные слова, Уинифрид потрепала племянницу по плечу и, подумав: «Какая же она все-таки хорошенькая пухленькая малышка!», вернулась к Просперу Профону, который, несмотря на давешнюю неосторожность, весь вечер был очень «забавен».
На протяжении нескольких минут после ухода тетки Флер находилась под воздействием бромида физического и духовного, затем реальность к ней возвратилась. Тетя выбросила из своего рассказа все, что было по-настоящему важно: ненависть, любовь, непрощающую страсть. Еще так мало знающая жизнь и только краешком соприкоснувшаяся с любовью, Флер инстинктивно ощущала: факты и истинные чувства имеют к теткиным словам такое же отношение, как хлеб к деньгам, за которые его покупают. «Бедный отец! – подумала она. – Бедная я! Бедный Джон! Но мне ни до чего дела нет, я все равно его получу!»
Из окна потемневшей комнаты Флер увидела, как «этот человек» вышел из дому и отправился куда-то «бродить» своей крадущейся походкой. Если он с ее матерью… Поможет ей это или помешает? Отец, само собой, станет держаться за нее еще крепче и в итоге согласится на все, чего она захочет, или смирится с тем, что она сделает без его согласия. Запустив руку в цветочный горшок, висящий за окном, Флер швырнула горсть земли вслед удаляющейся фигуре. В цель она не попала, но ей стало легче.
Подул легкий ветер, и с улицы донесся запах бензина – отнюдь не самый сладкий.
V
Чисто форсайтские дела
Приехав в город с намерением в конце дня заглянуть на Грин-стрит и забрать домой Флер, Сомс погрузился в мучительные размышления. Занимая в фирме «Кэткот, Кингсон и Форсайт» положение «спящего» компаньона, он редко бывал в Сити, однако по-прежнему имел в конторе собственный кабинет и двух клерков, которые трудились над решением исключительно форсайтских вопросов. Точнее, клерков было полтора: один работал на полную ставку, другой на половинную. Семейные дела сейчас как раз пришли в движение. Поскольку сложилась благоприятная ситуация для сделок с недвижимостью, Сомс распродавал имущество отца, дяди Роджера и отчасти дяди Николаса. Благодаря своей проницательности и неколебимой честности он пользовался безраздельным доверием родственников во всем, что касалось управления собственностью. Если Сомс думал то-то или то-то, никто другой уже не считал необходимым вообще что-либо думать. По сути, он гарантировал многочисленным Форсайтам третьего и четвертого поколения беспечную жизнь. Все партнеры, такие как его кузены Роджер и Николас, муж сестры Сисили или дальние свойственники Туитимен и Спендер, полностью ему доверяли. Он подписывал бумаги первым, а видя его подпись, подписывали и остальные. Никто не потерял ни пенса, напротив, пенсов у них существенно прибавилось. Теперь Сомс предвидел, что скоро завершит исполнение многих своих обязанностей по доверительному управлению недвижимостью, и тогда ему останется только распределение прибыли от ценных бумаг.
Направляясь к самой тихой лондонской заводи через самые суматошные кварталы Сити, Сомс размышлял. С деньгами у людей было невероятно туго, а вот мораль, наоборот, стала невероятно свободной – последствия войны. Банки не давали ссуд, договоры повсеместно расторгались. В воздухе и в лицах появилось что-то такое, что не нравилось Сомсу. Казалось, страну ожидает эпидемия азартных игр и банкротств. По счастью, ни у него самого, ни у его партнеров не было таких вложений, на которые могли бы повлиять обстоятельства менее чудовищные, чем аннулирование государственного долга или конфискация капитала. Если Сомс во что-то и верил, то только в «английский здравый смысл» – так он называл способность тем или иным способом удерживать свое в своих руках. Вслед за отцом, Джеймсом Форсайтом, он мог говорить: «Не знаю, как изменится наша жизнь», однако в глубине души ни в какие кардинальные перемены не верил. Если бы дело зависело от него, все осталось бы по-прежнему. Люди, подобные ему, тихо держатся за свою собственность и не собираются с нею расставаться, если только им не предложат более или менее равноценной замены. Взять хотя бы его собственный случай! Он, Сомс, человек обеспеченный. И что? По десять раз на дню он не ест; он вообще съедает не больше, а может, и меньше, чем бедняк.