постановил не принимать в свои ряды нуворишей, и только благодаря репутации Джорджа Форсайта Проспер Профон, которого тот рекомендовал как «хорошего спортсмена», получил членство.
Эти двое как раз обедали вместе, когда в столовую вошли Вэл и Джон. Джордж поднял указательный палец, приглашая их подсесть, и они подсели: старший из двух свойственников глядел хитро и притом очаровательно улыбался, а младший серьезно сжал губы, но глядел очаровательно застенчиво. Угловой столик Джорджа Форсайта казался местом привилегированным, как будто за ним вкушали пищу магистры. Гипнотическая атмосфера клуба заворожила Джона. Узколицый официант, проникнутый масонской почтительностью, почти что глядел в рот Джорджу Форсайту: сочувственно ловил лукавый взгляд и с нежностью следил за движением тяжелых серебряных столовых приборов, помеченных эмблемой клуба. Джон вздрогнул, когда из-за его плеча вдруг протянулась рука в ливрейной куртке и раздался вкрадчивый голос – слишком неожиданно это произошло.
Если не считать замечания Джорджа: «Ваш дед дал мне однажды дельный совет. Чертовски хорошо разбирался он в сигарах!» – магистры больше не обратили на молодого человека никакого внимания, чему тот был рад. Речь за столом шла о лошадях: их разведении, статях и ценах. Первое время Джон рассеянно слушал, поражаясь тому, как можно удерживать в памяти столько сведений. Его взгляд приковал к себе смуглолицый магистр, говоривший взвешенно и весомо. Тяжелые странные слова будто процеживались сквозь улыбку. Джон думал о бабочках, когда услышал от этого человека:
– Хотелось бы, чтобы мистер Сомс Форсайд увлекся лошадьми.
– Старина Сомс? Он же сухарь!
Джон приложил все усилия, чтобы не покраснеть, а темный магистр тем временем продолжал:
– Его дочь – привлекательная девушка. Мистер Сомс Форсайд чуть-чуточку старомоден. Хотел бы я, чтобы он хоть однажды получил от жизни удовольствие.
Джордж Форсайт ухмыльнулся.
– Не такой уж он несчастный! Просто он никогда не показывает, чем наслаждается, чтобы у него этого не отняли. Старина Сомс! Однажды обжегся на молоке и теперь дует даже на воду.
– Ну что, Джон, – сказал Вэл поспешно, – если ты уже закончил, пойдем выпьем где-нибудь кофе.
– Кто эти люди? – спросил Джон на лестнице. – Я не совсем…
– Старый Джордж Форсайт – двоюродный брат твоего отца и моего дяди Сомса. Он здешний завсегдатай. А второй, Профон, – странная рыбина. По-моему, у него шашни с женой Сомса.
Джон посмотрел на Вэла, обомлев.
– Но это ужасно! Для Флер, я хочу сказать.
– Вряд ли Флер из-за этого особенно тревожится. Она очень современна.
– Но это же ее мать!
– Ты еще зелен, Джон.
Джон покраснел.
– Матери, – рассерженно произнес он, запинаясь, – это совсем не то, что все остальное.
– Ты прав, – неожиданно согласился Вэл, – но с тех пор, когда я был в твоем возрасте, многое изменилось. Сейчас все живут с таким чувством, будто завтра им умирать. Вот что старый Джордж имел в виду, когда говорил про моего дядю Сомса. Уж кто-кто, а он завтра умирать не намерен.
– Что произошло между ним и моим отцом? – выпалил Джон.
– Нерушимая тайна. Послушай моего совета: угомонись, незачем тебе это знать. Хочешь ликеру?
Джон помотал головой.
– Ненавижу, когда от человека все скрывают, – пробормотал он, – а потом усмехаются: дескать, зелен еще.
– Ну хорошо. Спроси Холли. Если и она тебе не ответит, ты, я думаю, поверишь, что это для твоего же блага.
Джон встал.
– Мне пора идти. Огромное спасибо за обед.
Вэл улыбнулся ему с сочувствием, к которому примешивалось веселое удивление. Мальчик выглядел таким огорченным!
– Хорошо, увидимся в пятницу.
– Не знаю, – пробормотал Джон.
Этот молчаливый заговор приводил его в отчаяние. Он чувствовал себя униженным – с ним обращаются как с ребенком!
Вновь направил он свои унылые стопы на Стрэттон-стрит: сейчас он придет в клуб Флер и узнает худшее. Однако в ответ на свой вопрос молодой человек услышал, что мисс Форсайт нет. Вероятно, будет попозже; по понедельникам она часто бывает. Джон пробормотал, что через некоторое время заглянет еще раз, и, перейдя Пиккадилли, бросился под дерево в Грин-парке. Ярко светило солнце, и листья молодой липы, под которой он лежал, весело трепетали на ветру. Сердце его болело. Собственное счастье сгинуло в глубокую тьму. Биг-Бен, заглушая дорожное движение, пробил три. Этот звук что-то всколыхнул в Джоне. Он достал листок бумаги и принялся чиркать карандашом. Когда он набросал строфу и уже искал в траве следующий стих, его плеча вдруг коснулось что-то твердое – зеленый солнечный зонтик. Над ним стояла Флер!
– Мне сказали, ты приходил и собирался зайти еще. Я подумала, что ты можешь быть здесь. И вот ты правда здесь – чудесно!
– О, Флер! Я боялся, что ты меня забыла.
– Я же обещала не забывать!
Джон схватил ее за локоть.
– Какая редкая удача! Пойдем скорее отсюда.
И он почти что потащил Флер через излишне ухоженную часть сада куда-нибудь, где они могли просто посидеть, держась за руки.
– Тебе никто не докучал? – спросил Джон, обернувшись и поглядев на ресницы Флер, напряженно замершие над щеками.
– Да есть один молодой идиот, но он не считается.
Джон испытал к этому «молодому идиоту» легкое сочувствие.
– Знаешь, я тебе об этом не написал, но у меня случился солнечный удар.
– Правда? Это было интересно?
– Нет. Мама ухаживала за мной, как ангел. А с тобой тут ничего не происходило?
– Ничего. Только, по-моему, я выяснила, что не так между нашими семьями.
Сердце Джона забилось очень часто.
– Мне кажется, – продолжала Флер, – мой отец хотел жениться на твоей маме, а она вышла за твоего отца.
– Ох!
– Я нашла ее фотографию в рамке под моим портретом. Конечно, раз папа очень ее любил, он должен был здорово разозлиться, ведь так?
Подумав, Джон ответил:
– Что толку злиться, когда моего отца она полюбила сильнее?
– А вдруг они были помолвлены?
– Если мы с тобой обручимся, а потом ты поймешь, что любишь кого-то другого больше, чем меня, я, наверное, умом тронусь, но на тебя зла держать не стану.
– А я на тебя стану. Ты не должен так поступать со мной, Джон!
– О боже! Да никогда в жизни!
– Ну а к моей матери у него, я думаю, никогда не было настоящих чувств.
Джон молчал, вспоминая слова Вэла и двух магистров в клубе.
– Сам посуди: мы же не знаем, как все это произошло, – сказала Флер. – Потрясение могло быть очень сильным. Вероятно, твоя мама дурно с ним обошлась. Люди иногда обижают друг друга.
– Только не она!
Флер пожала плечами.
– Нам мало известно о наших родителях. Мы судим о них по тому, как они ведут себя с нами. Но до нашего рождения они и с другими людьми имели дело, причем, надо полагать, с очень многими. Они ведь немолодые. Погляди на своего отца: три отдельные семьи!
– Есть ли в этом мерзком Лондоне, – вскричал Джон, – хоть одно место, где мы могли бы побыть вдвоем?!
– Только такси.
– Тогда давай поедем.
Едва они сели в автомобиль, как Флер вдруг сказала:
– Ты возвращаешься в Робин-Хилл? Я хотела бы посмотреть,