сейчас она ощущала его, втягивая носом воздух. Ночью звезды убеждали ее в том, что она стоит рядом с ним посреди карты Испании. Воплощением Джона казались ей и паутинки в каплях утренней росы, и день, брезжущий в глубине сада.
Пока Флер читала, мимо величественно проплыли два лебедя, а за ними, как флотилия маленьких серых эсминцев, – цепочка из шести лебедят, аккуратно выстроившихся друг за другом. Флер спрятала письма, взяла весла и поплыла к пристани. Пересекая лужайку, она думала, стоит ли сообщить отцу о приходе Джун. Если он узнает об этом от дворецкого, ему покажется подозрительным, что она, Флер, ему не рассказала. К тому же от неожиданности он мог проболтаться о причине семейной распри, а такой шанс упускать не следовало.
Сомс отлучался, чтобы осмотреть место, на котором местные власти предлагали построить санаторий для людей с больными легкими. Обыкновенно он, верный своему природному индивидуализму, не вникал ни в какие подобные начинания, а только платил все возрастающий налог. Но к новой рискованной затее он не мог остаться равнодушным. Участок располагался меньше чем в полумиле от его дома. Он считал, что туберкулез в стране необходимо искоренить, однако бороться с ним нужно в каком-нибудь более уединенном месте. Как и все истинные Форсайты, Сомс был убежден, что болезни и увечья других людей его не касаются: пусть государство решает свои задачи, не подвергая угрозе те естественные преимущества, которые он приобрел или унаследовал. Фрэнси, самая свободомыслящая из Форсайтов его поколения (за исключением, пожалуй, Джолиона), однажды спросила своим обыкновенным язвительным тоном: «Сомс, видел ли ты когда-нибудь фамилию Форсайт в подписном листе?» Как бы то ни было, лечебница обещала нанести урон репутации предместья, и потому он намеревался подписать петицию против ее строительства. Возвращаясь домой с таким решением, Сомс встретил Флер.
В последнее время дочь была с ним ласковее, чем прежде, и в эти теплые летние дни, проведенные с нею, он чувствовал себя помолодевшим. Аннет постоянно бегала в город то за тем, то за другим, и они с Флер проводили вдвоем почти столько времени, сколько он хотел. Правда, взял привычку чуть не каждый день приезжать на мотоцикле молодой Монт. Слава богу, он сбрил свои дурацкие короткие усишки и больше не выглядел как фигляр. С Флер, ее подругой, гостившей в доме, и еще каким-нибудь молодым соседом они составляли две пары и после ужина танцевали в холле под электрическую пианолу, которая сама играла фокстроты, удивленно сверкая эффектной полировкой. Даже Аннет время от времени грациозно прохаживалась взад-вперед по комнате в объятьях одного или второго молодого человека. А Сомс на некоторое время останавливался в дверях гостиной и, чуть скривив нос, смотрел на танцующих. Дождавшись, когда Флер ему улыбнется, он возвращался в кресло у камина и читал «Таймс» или изучал каталог какого-нибудь другого коллекционера. Вечно тревожный отцовский взгляд не улавливал свидетельств того, что Флер помнит свой давешний каприз.
Встретившись с ним на пыльной дороге, она взяла его под руку.
– Как ты думаешь, папа, кто сегодня к тебе приходил? Правда, она ушла, не дождавшись… Так кто? Угадай!
– Не знаю, – сказал Сомс настороженно. – Скажи.
– Твоя родственница Джун Форсайт.
Он невольно сжал руку дочери.
– Ей-то что от меня понадобилось?
– Не знаю. Но, по-моему, через вашу вражду она переступила, разве нет?
– Вражду? Какую еще вражду?
– Ту, которая существует в твоем воображении, дорогой папа.
Сомс выпустил ее руку. Смеялась ли она над ним или хотела к чему-то его подтолкнуть?
– Думаю, эта женщина хотела продать мне какую– нибудь картину, – сказал он наконец.
– Мне так не показалось. Может быть, ее привели к нам родственные чувства?
– Она мне всего лишь двоюродная племянница, – пробурчал Сомс.
– И дочь твоего врага.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Извини, дорогой, я правда думала, что вы с ним враги.
– Враги! – повторил Сомс. – Это история Древнего мира. Не знаю, где ты набралась таких сведений.
– От Джун Форсайт.
Флер вдруг осенило: если отец подумает, что она уже все выведала или вот-вот выведает, он проговорится. Сомс действительно опешил, однако дочь недооценила его осторожность и его упорство.
– Если ты знаешь, – сказал он холодно, – тогда зачем досаждаешь мне?
Флер поняла, что хитрость не удалась.
– Я вовсе не хочу тебе досаждать, милый папа. Ты верно говоришь: какое мне дело? Зачем мне эта «маленькая» тайна? Je m’en fiche[74], как сказал бы Профон.
– Опять этот тип! – воскликнул Сомс с глубоким раздражением.
Этот тип в самом деле принимал значительное участие в событиях того лета, хотя и незримое: в доме он больше не появлялся. С того воскресенья, когда Флер обратила внимание на то, как он бродит под окнами, Сомс много о нем думал – и всегда в связи со своей женой. Причин для этого не было, разве только одна: в последнее время Аннет стала выглядеть еще лучше, чем раньше. Собственнический инстинкт Сомса, со времени войны ставший менее формальным, более тонким и гибким, подсказывал ему, что свои опасения лучше покамест держать в тайне. Путешественник, глядящий на какую-нибудь американскую реку, тихую и мирную с виду, знает: в прибрежной грязи, едва высунув нос из воды, лежит аллигатор, которого не сразу отличишь от бревна. Так и Сомс, глядя на реку жизни, подсознательно помнил о мсье Профоне, хотя отказывался видеть кончик крокодильего носа. В эту пору своей жизни он имел почти все, чего хотел, и был так счастлив, как только позволяла ему натура. Его чувства пребывали в покое, его нежность находила необходимое ей выражение в отношениях с дочерью, его коллекцию хорошо знали, его деньги были надежно инвестированы, на здоровье он не жаловался (разве только печень порой давала о себе знать) и о том, что ждет его после смерти, пока всерьез не беспокоился, склоняясь к тому, что, скорее всего, ничего. Он сам походил на свои золотообрезные ценные бумаги и инстинктивно чувствовал: отковыривать позолоту, чтобы увидеть то, чего можно не видеть, нездорово и неплодотворно. Эти два небольших огорчения: измятый розовый лепесток дочернего каприза и высунутый нос мсье Профона – сгладятся, если приложить усилия.
В тот вечер Случай, который иногда вмешивается даже в жизни тех Форсайтов, чей капитал удачно инвестирован, дал Флер в руки ключ. Ее отец спустился к ужину без носового платка, а ему понадобилось высморкаться.
– Я принесу, – сказала она и побежала наверх.
В мешочке, где она стала искать платок, – старом, очень выцветшем шелковом мешочке, – было два отделения: в одном лежали платки, а в другом, застегнутом на пуговицу – что-то плоское и твердое. Подчинившись какому-то инфантильному импульсу, Флер расстегнула его и достала рамку с собственной детской фотографией. Поглядев на снимок завороженно, как многие люди смотрят на изображение себя, она случайно сдвинула