Полицейский: Аль с умом он раздружился,
Али лишку приложился,
Но с башкой уже того,
Что не выжать ничего.
Но однажды у Кульбачей, действительно, останавливался «политический», с которым дед также долго дискутировал как о жизни в своей державе, так и о международном положении.
Кульбач: Как же, слышал я окольно
Про Америку, Линкольна.
Президент он, аль сенатор,
Аль какой-то губернатор?
Как себе я уяснил,
Он там рабство отменил.
Дак за это что ль стрелять?
И у нас теперь, поглядь,
Всё нападки на царя.
Во, сыскали упыря!
Он вон крепостное право
Упразднил. С чего потрава?
Царь – надёжа, но не тать!
Бомбы что ль в него метать?
Хорошо, что обошлось!
С прежним лучше всем жилось?
А какой придёт взамен?
Где б сыскать такой безмен,
Чтоб всё взвесить досконально?
Политический: Говоришь оригинально!
Кульбач: Кто науки не познал,
Завсегда оригинал.
Это ты всезнающий,
Всё родное хающий.
Мы совсем в другом ключе:
За законы и вообче.
Ты, желая смены власти,
Обещаешь столько сласти!
Можно всё разворотить,
Пылью по ветру пустить —
Не великое геройство!
Но какое нас устройство
Всех устроит без обид,
Если тот и этот бит?
Щас мышиная возня,
А потом пойдёт грызня,
Вслед – война и кровь рекой.
У меня прогноз такой!
Аль не веришь мне, провидцу?
Раскудрит тя, рукавицу!
Кроме философской книги у Кульбача имелся учебник по анатомии и хирургии, который дед самолично выписал по почте, дабы уличать свою знахарку в некомпетентности и ограниченности в медицинских вопросах.
Читал дед присланную хирургию очень редко, ибо зрение не позволяло видеть текст без лупы, а соседским детям поручить этого Кульбач не мог: уж больно рисунки были устрашающими и бесстыдно откровенными. Сам же дед с интересом изучал внутреннее строение человека, изредка пугая свою благоверную жуткими иллюстрациями.
Над бабкиной знахарской практикой дед зачастую попросту издевался, не веря в её способности к лечению.
Кульбач: Бабка, ты отсталая!
Чем водица талая
Заменить могёт лекарство?
Это чистое знахарство!
Ты не лечишь, а холявишь:
Шепоточком шепелявишь —
Бац! Готова панацея!
Докторица без лицея
И без школы фершалов,
Не постигшая всех слов
Медицинского значенья,
Не познавшая ученья,
Опозорилась сто крат!
Нате – местный Гиппократ,
Их превосходительство!
Сплошь одно вредительство!
Присутствующая при разговоре Крена, вступилась за старушку.
Крена: Но ведь многим подсобила.
Кульбач: Хорошо, что не убила!
Знаю и сужу правдиво.
Окочуриться не диво
После бабкиных стараний.
Крена: Не случалось помираний.
Кульбач: Ну дак я не допущал,
То есть я предотвращал,
Истребляя те настои.
Оттого она в простое
Пребывала очень часто.
Вся в ней ценность, что горласта.
Генерал прям!
Крена: Здорово!
Кульбач: У неё и норова
Преогромнейший запас.
Только бабке до лампас,
Как воробушку до туч.
Хоть, сказать, и тот летуч.
А как-то однажды деду довелось пообщаться с оказавшимся в Посаде писателем, разъезжавшим по провинциальной российской глубинке в поисках впечатлений и вдохновения. Въезжая в городок, писатель обратил внимание на стоявшего у калитки крайнего дома колоритного вида старичка, заинтересовался им и решил сделать небольшую остановку, чтобы побеседовать с почтенным горожанином. Словоохотливый Кульбач наплёл гостю столько небылиц, что у того просто отпала необходимость в дальнейшем утомлять себя дорогой, колеся по городам и весям в поисках сюжетов для новых рассказов.
Когда писатель подошёл к Кульбачу с приветствием, дед степенно поздоровался с незнакомцем, оценивающе оглядывая, как его самого, так и его экипаж, и возницу, а затем принялся дотошно допрашивать.
Кульбач: Сам-то при каких чинах?
Грудь пошто не в орденах?
Кто по списку табелей?
Герб, гляжу, из вензелей
На твоей карете важной.
Да и сам ты авантажный!
Писатель рассмеялся. Именно такой собеседник: не лезущий за словом в карман, прямой до неприличия, бесшабашно откровенный ему и был нужен.
Кульбач: Говоришь, не царедворец?
Неужели крючкотворец?
Нет? Приближен всё ж к царю?
Я с тобой поговорю.
Человек ты не простой.
Слышь, в калитке-то не стой,
Ведь в ногах и правды нету.
Ты проходь до кабинету.
Зазвав случайного гостя в дом, дед тут же предложил закрепить знакомство стопочкой.
Кульбач: Дёрнем мож по стопарю?
Я с утра огнём горю.
Бабкины ограниченья
Доведут до помраченья.
Выставив выпивку и закуску, Кульбач принялся угощать гостя, заваливая его всевозможными историями из посадской жизни.
Писатель: Ну, ты, дед, как из былин!
Ростом мал, но исполин.
Кульбач: Хорошо, не истукан!
Писатель: Истукан! Да ты – вулкан:
Дух кипит, дымится кратер.
Сам я, вишь ли, литератор.
Интересно говоришь,
Ловко шутками пестришь.
Узнав, кого Бог послал ему на этот раз в качестве собеседника и собутыльника, Кульбач и ухом не повёл, будто таких гостей бессчётно раз видал-перевидал за свою долгую суетную жизнь.
Кульбач: Значит, пишешь сочиненья?
Писатель: У тебя какое мненье
На прочтенье разных книг?
Кульбач: Я – пропащий ученик!
С детских лет лентяем рос,
А теперь – вообче отброс!
Мне читать брехушки скучно.
Я читаю, что научно.
Глянь-ка, чё штудирую!
И дед не без гордости продемонстрировал заезжему литератору свои книги.
Писатель: Тут я аплодирую!
Кульбач: Анатомию учу.
Про болезни знать хочу.
Чё нам Бог их навязал?
Чтобы плоть нам истязал
То червяк, а то микроба?
Человеческа утроба
Сходная, как у свиней.
Писатель: Что ль отличий нету в ней?
Кульбач: Есть, но незначительно.
Писатель: Это огорчительно!
Кульбач: Я те говорю про сходство.
В человеке превосходство
Умственного назначенья.
Но свинья без огорченья.
Разговор опять вернулся к писательскому труду.
Кульбач: Ты свою литературу
Пропихнул на верхотуру?
На каком щас этаже?
Знаменит, поди, уже?
Писатель: Я пока ещё пишу.
Издаваться не спешу.
Вот надумал прокатиться.
Мож сюжет обогатится.
У тебя вот погощу
И тебя же помещу
Персонажем главным в прозу.
Кульбач: Объявляешь как угрозу!
Уж не изваляй в грязи:
В лучшем виде отрази
Или даже приукрась,
Чтоб не выглядел как мразь.
Сделаешь меня героем,
Налетит читатель роем.
Только имя измени.
Стыдно станет от брехни.
Я ж тут каждому знаком.
Выйду дутым дураком —
Просмеют и освистят.
Тут за хваль жестоко мстят!
Писатель: О, у вас читают книжки?
Уловив в вопросе гостя едва читаемую нотку снисходительности, Кульбач тут же нарушил гладкий ход беседы, пройдясь, как говорится, против шёрстки. Что поделать, не терпел дед в застольной дружеской беседе даже замаскированного превосходства, ввиду чего выражал своё отношение примерно так: «Мне милей дурак сопливый, чем фуфы́рый франт чванливый! А уж за одним столом!.. Сам Всевышний помелом всех сметает без разбора: и чиновника, и вора, и вельможу, и царя, и убийцу-упыря, никого не пропустив. Прав Всевышний и не льстив, ни учёным, ни кручёным, ни богатством золочёным».
Кульбач: Да, сынок! Держи штанишки,
Чтобы их не потерять.
Чё нас хуже одурять,
Чем мы есть на самом деле?
И без дела не сидели,
И читать не разучились.
Но на угол не мочились,
Как бездомны кобели.
Мы свой уровень блюли!
Проследив за взглядом Кульбача, писатель увидел, как его слуга и возница в одном лице, намаявшись во дворе Кульбача в ожидании хозяина, справлял малую нужду на угол дедова сарайчика, не подозревая, что его видно в боковое оконце.
Дед и возницу приглашал к столу, но тот отказался, видимо, постеснявшись. Однако от вынесенного угощения не отказался и с удовольствием откушал, сидя на крылечке.
Съехидничав, Кульбач тут же пожалел об этом, опасаясь, что недовольный хозяин покарает осрамившегося слугу. Старик видел, как сузились глаза гостя, когда перед ним предстала столь неприглядная картинка.
Кульбач: Я, сынок, ступил за грань.
Ты возницу не тирань.