Читать интересную книгу Развилки истории. Развилки судеб - Григорий Ильич Казакевич

«Ты ничтожен и жалок, недостоин меня! Не сумел отомстить — так сдыхай здесь, сдыхай!»… Есть клинку, с кем сравнить. Его прежний хозяин — спаситель владыки Юнлэ — мудрый, преданный, сильный, надёжный… И ему император доверил командовать флотом. Он укрыл от охоты — и сумеет охотиться сам. Приведёт беглеца… Претендент, даже жалкий беглец, хуже яда змеи. Как Чжу Ди для Хой-ди!.. Выжигать до конца!

Но, скорей, это — повод. А причины — величье и вечность… Для шести первых плаваний — так. При владыке Юнлэ. Для седьмого, последнего — нет! Его время — другая эпоха: император скончался, а пришедшим на смену — не нужен простор. Нужен замкнутый затхлый мирок. Восемь лет после смерти Чжу Ди — восемь лет остановки в пути — а точней, прекращенья его. Корабли — без движенья в порту. Флотоводец — на суше, в заштатной, лишённой значенья столице, на ремонте ненужных дворцов!.. И я создал Хой-ди. Самозванец, отысканный мной, проходимец, бродяга, стал воскресшим Хой-ди, отшвырнувшим посмертное имя и вновь объявившим себя властелином Цзяньвэнь! Я придумал его, чтоб Сын Неба дрожал, чтоб от страха вдруг вспомнил про флот, чтоб отправил армаду туда, где готовится бунт, где нашёлся опять претендент на престол, где исчезнувший — вдруг вознамерился быть — и не просто живым, а вернувшим потерянный трон… Кучка разных людей, привлекаемых звоном монет. Слухи, несколько ложных доносов о смуте, о стремлении к бунту, подстрекателях, тайных гонцах — и армада пошла к берегам, не забывшим ещё её мощь. Чтоб одним только видом своим испугать возгордившихся местных князьков и заставить их выдать смутьяна, претендента на трон… Принесли его голову. Что ж: самозванца не жаль — он подлец и убийца — но кого-то и жаль. Но достигнута цель: я сумел воскресить прежний план! Я вдохнул снова жизнь в мысль Чжу Ди, я вдохнул снова жизнь в флот Чжэн Хэ! Потому что теперь, ликвидировав бунт, — да, пришлось выдать нескольких преданных мне — и их души грызут меня в снах! — победителем мог флотоводец шагать во дворец — он, спаситель страны — и сумел бы вдохнуть в императора мысль о величье! О походах — восьмом и девятом — и всё дальше и дальше. Вперёд!.. Потому он и мёртв. Потому-то я здесь. Я — творец самозванца и губитель его, лжепоэт и лжемститель, лжесын. Я, потративший жизнь неизвестно на что, не сумевший спасти, не сумевший убить.

Он смотрел на меня. С уважением и болью. «Я спасал этот мир, — произнёс он негромко и грустно. — Мир, в котором рождён. Мир, который люблю, — как и ты любишь свой — ведь иначе б сюда не пришёл. А мне тоже он дорог — мир, движенье которого вдаль я пресёк. Ты же видел портреты, ты ж видел её — не скрывай! — любованье картиной сказало мне всё — и я б очень хотел вас увидеть вдвоём. Ты бы стал моим сыном. Мы б вдвоём — человек, повернувший историю мира, и другой, разгадавший, хотевший ему помешать, а потом отомстить — и сумевший почти! — вместе, глядя на лики ушедших, вспоминали бы их. И дарили почтеньем. В мягком свете ласкающих душу огней — жаль, без пенья цикады. Той, последней, недолго уж жить. Я личинку пронёс через тысячи ли — и забыл уж о ней. Думал, годы назад умерла. Ведь все сроки прошли. И недавно вдруг — чудные звуки. Ожила, превратилась в цикаду. Может, чудо дано для тебя — чтобы смог ты услышать забытое пенье?» …Да, я слышал: обычай такой. Перед казнью — последняя просьба — скажем, чаша вина. Для меня, значит — пенье цикады. Впрочем, в чаше вина не откажет, если я попрошу. Не такой человек, чтобы в ней отказать. А сейчас он и вправду грустил, как и я, — о желанном, почти достижимом — но только «почти». Безнадёжно «почти»! И печально звучали слова: «А рождённого внука назвали б Чжэн Хэ — хоть для местных людей он бы звался иначе. Не великие мы, как те двое. Им дано созидать новый мир. Мне — не дать им разрушить, что есть. Ты не смог им помочь и не смог отомстить. Я, сумевший, сейчас признаю тебя равным себе».

Он хотел видеть сыном меня. А Чжэн Хэ — почитаемый мною Чжэн Хэ — не хотел! И не сын я, не друг для Чжэн Хэ. Но единственный я, кто попытался отмстить. Мстят не только по долгу родства или дружбы. Можно мстить за идею — мстить тому, кто идею убил. Но идея должна быть достойной! Можно мстить не за друга, за брата — за того, кто тебе незнаком, но чьи мысли, творенья иль воля восхищали тебя. Мстить, не следуя долгу родства, а веленьем души. Мстить тому, в чьих друзьях был бы счастлив себя ощутить. А не смог отомстить — так принять от достойного смерть.

Он поднялся, и меч столь же ловко скользнул ему в руку, как недавно мой меч мне в ладонь. Соразмерность во всём: я стремился убить, предварительно им восхитившись — а теперь это делает он. Я смотрел на него, приготовившись к смерти. Взгляд во взгляд — и удар! Блеск сверкающей стали. Вспышка света — и вздох. Мой. Не смешанный с кровью.

Путы жалко свисали вдоль кресла. Я, свободный, стоял перед ним. «Ты решай!» На моём языке были эти слова, и он прямо глядел на меня. Взгляд во взгляд! — и в моём — приказанье идти. Дверь. Портрет — и она заклинала меня и молила: «Прости! Всё, что было — прошло, мы одни лишь с тобой — мы одни — ты, изысканный нежный поэт, ты, создавший меня из лесных мотыльков, из росы на цветах, из зари, из мечты, из души — мы одни, и мир добр, и на крыльях летим мы к себе — к своим душам, вдруг ставшим одной!» И я, кажется, слышал звучанье подков — может, мчалась она на сияющем чудном коне — на коне, что зовётся мечтой? На живом, на реальном коне — по дороге в ночи, озарённая светом луны — она мчалась сюда, чтоб спасти — и спасла бы! — но дверь… Та, во тьму. В месть и смерть. Они ждали за ней — два портрета. Два гиганта, желавших стать всем, только ставших ничем. Ненаписанным словом судьбы. Несвершённой историей мира. И их взгляды втянули меня и его в эту дверь, и закрыв дверь