Читать интересную книгу Развилки истории. Развилки судеб - Григорий Ильич Казакевич

гигантов, желавших стать всем, от которых остались одни лишь портреты, и чужая земля окружала меня. И мне было страшней, чем тогда на Силане в бою. Ведь тогда знали цель. Грандиозную цель! И мечта нас несла. Ветер дул в паруса, ветер гнал нас вперёд — ветер воли Чжэн Хэ — и мы мчались, влекомые им. А сейчас нет мечты. Только долг. Перед ними двумя. Сыном Неба — и властителем вод. И ещё — пред собой! И пред мёртвой мечтою. Трое нас — тех, кто знает, зачем же я здесь. Два портрета и я. И есть где-то четвёртый. А когда всё свершится, останутся трое опять. Или двое? Иль вообще никого?

Ну, ответьте же мне! Смысл — в чём смысл? Вы хотели стать всем, а остались ничем. Лишь портретами в варварской дальней стране — и в руках у врага! А деянья ушли. И уже — ни следа!.. И вдруг — тьма — и багровый огонь! Жар — в лицо! Вихри пламени били меня, опаляя глаза, и не видел я больше Чжэн Хэ — видел только огонь. И гиганты морей превращались в него, и чудовищный дым уносил в никуда всё величье, всю мощь… Крик! Этот крик, раздирающий мир! Как кричали горящие мачты, как слезами струилась смола, как хотела уменьшить огонь, — но багровый цветок лишь страшней распускал лепестки — словно спрут, пожирающий плоть. Нет — гигантский дракон, пожирающий душу, мечту! И я видел Чжэн Хэ — он метался — не он — его дух — и пытался залить это пламя — не слезами, а кровью своей — и багровая кровь не смирённой души вихрем гнева хлестала дракона — но тот только смеялся в ответ и глотал корабли — и не мог флотоводец спасти своих чад. А они простирали к нему руки мачт и кричали, молили: «Спаси!» — но трещали и падали руки, и моленья, рыдая, трещали в печи. И Тяньфэй в алом платье неслась над водой и бессильно рыдала, столь же слабая перед огнём, как цветок пред драконом. И я плакал, бессильный тому помешать — я, который в бою был достоин Чжэн Хэ и в дальнейшем, наверное, тоже. А иначе б сюда не дошёл… Как же больно смотреть на погибель величья, на его превращенье в ничто!.. Сколько замыслов! Сколько надежд! Я — единственный, помнящий их, — да и то совершенно случайно. И сейчас, средь возникшего в мыслях огня, среди гибели флота — наяву иль в бреду? — во враждебном, с ловушками, замке, под прицелом, возможно, уже — я застыл, вспоминая.

…Ночь. Я на палубе. Волны — в борта. Вдруг — удар! И меня, словно щепку, швырнуло куда-то, и ударом о доску отбросило в тьму… Я очнулся. Боль. Круги пред глазами — цвета листьев — иль, может, травы — до сравнений ли здесь! — просто гнусно во рту и мутится слегка в голове.

Щель — и свет. Любопытство сильнее, чем боль. Я подполз и взглянул. И услышал — хоть знал, что не стоило слушать. Обнаружат — и смерть. Надо было скорей уползать — и волнение моря могло мне помочь — как уже помогло оказаться мне здесь, обманув часовых. Да — уйти и забыть. Только я не ушёл. Прислонив к щели ухо, напряжённый, готовый бежать или драться, я внимательно слушал — и душой — всей душой открывался тому, что лилось через щель, что должно быть секретом для всех, и узнавшему — смерть.

Цвет одежд, как огонь. Лик — как лик мудреца. Речь достойна богов… И не громкостью слов, а их смыслом начинала светиться душа, и я слушал и впитывал их — и простор океана казался простором судьбы, и я видел суда — мириады судов! — устремившихся вдаль, покоряя весь мир! — не по суше — по морю! — и быстрее коней мчащих войско вперёд — на таинственный запад — где когда-то шагал грозной поступью Рим, может, даже сравнимый слегка с Поднебесной, — и откуда войска Искандера в незапамятной древности шли на восток — чтобы мир стал един. А теперь это делаем мы, и несут корабли нас вперёд через водные дали, открывают просторы Земли — чтоб на их парусах прилетела гармония в мир. И когда изначальный порядок вернётся сюда, инь и ян обретут единенье, и Священный владыка наш станет владыкой Земли — не по имени лишь, а по сути — вот тогда облечётся во плоть золотая мечта императора Цинь Ши-хуанди. Эликсир вечной жизни. Он возникнет и вправду, и его можно будет найти, и на поиск отправится флот — как за много столетий до нас. Но иной сейчас флот, и иной флотоводец — и мы сделаем то, что не смог властелин, оградивший стеной нас от мира. Что не сделал создатель империи Цинь — сможет сделать Сын Неба, император Юнлэ, захвативши весь мир! Нет, не так: побудивши весь мир добровольно склониться пред ним.

Мощь картин потрясала меня… мощь людей — властелина Земли и владыки морей… А теперь они просто портреты, и не стали ни тем, ни другим. Как печально всё это! Так печально, как пенье цикад при восходе луны у беседки, глядящей на реку. Серебрится дорожка в воде, а ведёт в никуда, хоть казалось, — к луне. Серебрятся слова, устремлявшие вдаль, за пределы небес — только свет, их родивший, погас — и ни мне, ни другим не зажечь его вновь.

А тогда вдруг почудилось мне: «Не Чжэн Хэ, а я сам говорю! Мои мысли, желанья, мечты — словно я диктовал флотоводцу. Может, вправду, какой-то советник — подобье моё?.. Как я смею! Я — никто, а Чжэн Хэ — исполин, величайший мечтатель — и не жалкий поэт, созидатель словес, а гигант и мудрец, воплотитель мечты — им самим же рождённой мечты! И как смею я думать, что букашка, подобная мне, вдохновила гиганта! Мне — лишь счастье и гордость, что слышал его — и надежда помочь — как кузнечик слону! — но хоть так приобщиться к величью и благу. И с восторгом и трепетом всею душой созерцать золотую крупицу, ненароком попавшую в душу, отколовшись от яркого солнца идеи Чжэн Хэ!»

А как было прекрасно! Небывалый, невиданный флот шёл по пенным волнам, и владыки прибрежных земель с выраженьем почтенья и страха принимали его, и признавши себя подчинёнными нашей страны, посылали подарки и дань — всё чудесное, что только можно найти в их