уже предупредил вас об этом», – правильно понял его король.
– Ну, или соберутся в будущем, – сказал Оланзо. – В любом случае нам лучше к этому подготовиться. Подготовить людей.
Малум медленно и неуверенно кивнул.
– Даже в столице достаточно синтийцев, чтобы можно было тихо и постепенно показать горожанам, что не стоит так доверчиво относиться к людям из другого государства. С другими представлениями.
Малум кивнул уже более уверенно.
– Ещё меня беспокоят служители Защитника – но об этом мы уже говорили. Надеюсь, когда мы получим более полную информацию, то поймём, что с ними делать, – продолжал свои рассуждения вслух король. – Хотя тут тоже мы связаны Конкордатом, Окло-Ко его забери, не могу ведь я просто объявить его недействительным. Так что нужно будет найти их слабое место.
Капитан птичников кивнул.
– У нас в столице меня беспокоит врачеватель Грави Эгрото.
Малум кивнул и произнёс:
– Да, я тоже к нему присматриваюсь.
– И его Дом Радости не мешало бы проверить. Под благовидным предлогом, разумеется.
Капитан птичников в очередной раз кивнул.
Оланзо отпил вина и прикрыл глаза: высказав свои страхи, он почувствовал себя в безопасности, и за это чувство, пусть и краткое, он всегда был безмерно благодарен начальнику Королевских Птицеловов.
Поэтому, когда в кабинет вошёл офицер охраны королевского дворца и, переминаясь с ноги на ногу, сообщил, что Сэйлорис Таэлир опять сбежал, Оланзо только пожал плечами. В ответ на невысказанный вопрос Малума король сказал, едва офицер исчез за дверью:
– Нечего тратить на него людей, есть дела и поважнее.
Первый советник Голари Претос обладал замечательной внешностью: он мог легко затеряться в толпе. Покончив с государственными делами, он вышел из ратуши через чёрный ход на площадь Всех Дорог и отправился прогуляться по вечернему Тар-Кахолу. Дома, в его родовом шейлирском особняке, его ждали только старый слуга и кот. Оба, впрочем, прекрасно могли обойтись и без внимания второго лица государства.
Голари надел шляпу с широкими чёрными полями: во-первых, чтобы не выделяться среди тар-кахольских модников, наполняющих улицы города по вечерам, во-вторых, чтобы скрываться в её тени от яркого света фонарей.
Недолгая служба Первым советником уже приучила его к той форме осторожности, которая так легко переходила в мнительность и манию преследования: гораздо чаще, чем нужно, Голари оборачивался или пропускал вперёд прохожего, если ему вдруг начинало казаться, что тот следит за ним. В такие моменты он невольно проникался сочувствием к королю, которому приходилось жить так всё время.
Голари любил размышлять на ходу: несмотря на беспокойство, ему почти всегда удавалось погружаться в свои размышления, настраивая их в ритме шагов. Вывески, витрины магазинов, лица, экипажи – всё проносилось мимо мягким размытым фоном, а мысли скользили легко и непринуждённо, как огромные рыбы в прозрачной воде. Именно во время прогулок Голари приходили самые свежие идеи по теории языкознания, по структуре статей и книг. Он надеялся, что и государственные дела окажутся не сложнее. Стоило только представить всё это в качестве научной задачи: правильно ввести константы и переменные, правильно поставить вопросы, выделить тезисы – и вот оно, готовое решение. Но за то немногое время, которое Голари провёл в Королевском дворце, он уже знал, что стройные теории могут разрушиться от одного только плохого настроения или глупости правителя – и его это безмерно раздражало, как любая несообразность.
Первый советник прошёл мимо центрального храма Защитника, лаконичные и в то же время величественные стены и башни которого всегда нравились ему своей сдержанной, упорядоченной красотой. Да и к самим служителям Защитника он испытывал глубокое уважение – и с тревогой думал о том, что король в приступе своей мнительности может сделать их жизнь в Шестистороннем невыносимой.
Выйдя на шумную улицу Весенних Ветров, Голари направился в сторону площади Рыцарей Защитника и шёл уже без разбора по запутанным переулкам и коварным неприметным, но длинным улицам, которые могли привести ничего не подозревающего прохожего прямиком в Тёмный город. Но Голари хорошо знал этот район, неподалёку от холма с шейлирскими особняками, где стоял и его собственный пустующий большую часть времени дом.
Пробродив по улицам около двух часов, Голари почувствовал, что совсем не прочь выпить чашку кофе, и стал присматриваться к многочисленным кофейням и булочным, которые каждый дигет, казалось, меняли свои вывески – в зависимости от настроения горожан. Первый советник уже заметил несколько «Поэтиксов» и один «Приют Поэтессы» – видимо, в связи с последними безумным решением короля объявить в розыск всеобщую любимицу Кору Лапис. Но выбор его остановился на менее подверженной современным веяниям старой доброй «Кофейной соне». Мягко звякнул колокольчик над головой – и вот Первый советник уже оказался в море ароматов кофе, апельсиновой цедры, корицы и миндаля. Каждый раз здесь пахло по-своему, и хотя это было связано исключительно с тем, какие напитки заказали искушённые посетители в этот вечер, но всё равно придавало заведению очарование новизны. Голари слышал, что бывают такие люди, которые ощущают запахи так, как другие видят записанные на бумаге буквы, ноты или цвета – и они, несомненно, в «Кофейной соне» могли бы черпать бесконечное вдохновение.
Первый советник заказал себя кофе по-синтийски (крепкий, с ароматной пенкой) и оставил деньги на пару чашек кофе для любого из гостей на усмотрение хозяйки: он знал, что в «Кофейную соню» часто захаживали студенты, прогуливая занятия в Университете, которые могли сидеть с одной чашкой кофе весь день, представляя себя очень взрослыми и очень самостоятельными. На вторую чашку кофе – которую, как Голари прекрасно знал, очень хочется выпить где-то через час после первой, – у них почти никогда не было денег.
Первый советник искренне надеялся, что никто его не узнает. Впрочем, если бы и узнали, то вида не подали бы: публика «Кофейной сони» в этом смысле была безупречна. Поэтому когда он устроился в самом дальнем от широких окон кресле, то даже рискнул снять шляпу. После Голари не мог точно вспомнить, что произошло затем, когда он выпил примерно полчашки вкуснейшего кофе: он обычно говорил себе, что задремал после тяжёлого дня, – но это было не очень правдоподобно, поскольку после синтийского кофе, да ещё и в кафе, каким бы усталым ни был Первый советник, он не мог настолько потерять бдительность. Но, так или иначе, в какой-то момент Голари обнаружил на своём столе записку, аккуратно пристроенную под блюдцем. Профессор покрутил головой, но увидел только тех посетителей, которые были в кафе и раньше – и все они были заняты своими делами: кто-то читал вечернюю газету, кто-то книгу, кто-то смотрел в огромные окна и улыбался прохожим. Ещё раз оглянувшись, словно мальчик-воришка в саду соседа, Голари аккуратно достал записку и развернул её. Он понимал, что записка может