Читать интересную книгу Приговорённые к счастью - Сергей Матвиенко

представился в ответ. Они вернулись. Руман недоброжелательно хмурился, глядел на них исподлобья. Убрав руку из-под сена, он позволил себе чуть расслабиться и только плевался, пока пан Дубовский, развлекаясь, тыркал вилами у него перед лицом.

– Ну хорошо, забирайте, – при всех согласился пан Гжегож, изобразив недолгое раздумье.

Он обернулся к юноше, чей взор уже был порядком затуманен.

– Анджей, пока отбой.

Но тот будто и не услышал. Он всё сжимал кулаки и не спускал злого прищура с Румана.

– Говорю, поторопились мы, – поднял голос Гжегож. – Институтские попросили, не хочу с ними отношений портить. Ах да, ты ещё не знаешь, кто такие… Народ, подержите-ка его скорее от греха.

Бальтазар с облегчением выдохнул. Насторожившийся было Руман откинулся обратно на сено и оскалился ещё шире.

– А я бы остался посмотреть, как вы его на тот свет отправите! – воскликнул Фома неожиданно звонким голосом и беззаботно огляделся. – Где здесь у вас кол? Или, может, выгребная яма? – спросил он и улыбнулся Бальтазару, когда тот его одёрнул.

– Паренёк, нам тут извращенцев не надо, – насупился пан предводитель. – Тебе-то он чего сделал? Ты же современник.

– Родителей вчера раздавил, – ответил Фома с вызовом.

Руман вдруг оживился, заёрзав в насиженном гнезде.

– Какая неожиданная встреча! – заухал он короткими смешками. – Ты который из них?

Гжегож зыркнул на весельчака.

– Пьян, что ли? Наши напоили? Поубиваю! – пробормотал он себе под нос.

Глянув на Румана («Который из них? Да он и не скрывается!»), Бальтазар приобнял Фому и тихо попросил не вмешиваться, но тот небрежно стряхнул его руку.

– Ну, если так, тогда оставайся, – подумав, разрешил Гжегож. – Вначале мы его на вилы подымем, потом вспорем живот, затем примотаем эту падаль колючей проволокой вон к тому дереву. А сами пойдём гулять. – Он повернулся к своим и громко сказал: – И не будем обращать внимание на жалобные вопли и лживое раскаяние! А то нашлись добренькие в прошлый раз: сняли и добили. – Он обвёл толпу суровым взглядом: – Слышали? Я прослежу.

Гжегож с отвращением посмотрел на своего врага, слушавшего угрозы с разудалой улыбкой.

– В этот раз так не будет, – пообещал ему пан предводитель.

– Не будет, не будет, – с издёвкой повторил за ним Руман, развалившись на сене и глядя в чистое голубое небо.

– А вы его ни разу живьём в землю не закапывали? – дерзким, почти звенящим голосом спросил Фома, снова стряхнув руку провожатого.

Вот ведь раскукарекался петушок.

– Можно снять с него кожу ремнями и за них подвесить! – не унимался Фома. – А лучше так: засуньте его в медную жаровню в виде быка, разведите под ним костёр и слушайте вопли, будто медный бык ревёт. Очень занятно.

Руман хмыкнул.

– Придурок, – сказал он едва ли не ласково, с любопытством разглядывая Фому. – Куда ты лезешь? А если послушают? Хотя нет, не положено, кишка у них тонка против закона. Давай предлагай ещё.

– Мы не возвращаем сторицей, юноша, – нахмурился пан предводитель. – Вернём, что было. Он каждому из нас задолжал лично узнать, каково это. Некоторым вернул. А сегодня вернёт ей, – указал он на девицу. – Когда отплатит все долги, пусть гуляет. Если этакую тварь не для возмездия достанут.

– Достанут, достанут, – дразнясь, вторил Руман елейным голоском, упиваясь раздражением, которое вызывал у всех, не исключая Бальтазара.

– Я не для того говорил, чтобы вы продолжили его мучить! – крикнул Фома, выпав из безмятежного состояния.

Бальтазар замер в удивлении – как разволновался! Это хорошо: вот одна из тем для приватной беседы. Чем сильнее эмоциональный заряд, тем проще будет подстроиться и направить разговор в нужное русло. Бальтазар незаметно махнул насупившемуся пану Собчаку, мол, пусть говорит, и покрутил пальцем у виска. Тот холодно усмехнулся и кивнул.

Фому понесло:

– Перестаньте мучить его и себя. Он страдает, вы страдаете, и так по кругу, не переставая, крутитесь на этом колесе.

– На каком колесе, дурачина? Расчёт окончательный, – вполголоса пробормотал Гжегож.

– Прекратите круговерть боли и взаимных обид. Можно же простить и забыть. Вы такие же люди, как и он, ничем не лучше, – Фома коснулся плеча пана предводителя, но Гжегож брезгливо отстранился.

– Ты, юнец, попридержи язык. Терпение наше не безгранично, – зарокотал Гжегож вдруг охрипшим голосом. Он повернулся к новоприбывшему юноше: – Не слушай его, сынок! Всё равно не забудешь.

Но Анджей, переводивший с Румана на Фому то злой, то очумелый взгляд, и не слушал. Он выронил чашу, к которой безостановочно прикладывался, и, подскочив к Фоме, влепил ему звонкую оплеуху. Фома свалился как подкошенный. Буяна под одобрительные смешки скрутили и оттащили в сторону.

Бальтазар бросился к лежавшему пластом Фоме и помог ему встать. У того на лице поперёк щеки краснел отпечаток чужой ладони, а из носа сочилась ярко-алая струйка.

– Как больно… – с неприятным удивлением пробормотал Фома, утираясь и разглядывая кровь на руках, чем вызвал ещё одну волну веселья.

Громче всех хохотал Руман. Он даже вскочил со своего места.

– Так ему, дураку! Я его родителей в лепёшку, а он рассуждает! – И заметил Бальтазару с улыбочкой: – По ошибке, конечно. Ваши, верно, мой грузовик по винтикам уже разобрали и что надо выяснили. Я не виновен, я герой. А ты чего хочешь разнюхать? – Руман подшагнул к нему и сильно ткнул в грудь. – Пацана притащил. Ты кого разжалобить хочешь, поп?

– Что вы сказали? – спросил Бальтазар, но тот не ответил.

Руман с презрением оглядел селян и сплюнул в их сторону.

На него смотрели с удивлением, видимо, в первый раз столкнувшись с такой показательной наглостью. Новоприбывшая дочь Гжегожа перекрестилась и спрятала глаза.

– Гляньте, что делается! – послышались недовольные голоса. – Совсем страх потерял. Батюшку обижает!

– Хватит ему куражиться, – крикнул кто-то, а другой: – Пора уже.

– Тише, панове! – властно простёр руку пан Собчак. – Пусть пан… институтский работник его уводит. Мы слово дали. Скоро вернёт.

Он повернулся к Фоме и легонько его обхватил, будто тот мог в любой миг снова рухнуть наземь.

– Ты зла на Анджея не держи… – тихо забормотал он Фоме на ухо, стряхивая с его плеч невидимые пылинки. – Это сынок мой, который тебя стукнул. И не заявляй, хорошо? Знал бы ты, что́ он пережил несколько часов назад, ещё до пробуждения. – Гжегож с тревогой поглядел на Бальтазара: – И пан полицейский подтвердит, что ничего и не было. Верно?

Тот усмехнулся и кивнул. Фома же, не замечая хлопотливой суеты пана Собчака, с недоумением глядел на свои руки, до того окровавленные и вдруг очистившиеся, и трогал свой уже неповреждённый нос.

– Не держу я на него зла, – спокойно ответил Фома и показал на Румана: – И на него. Сдаётся, мои родные умерли счастливыми. Может, им ещё и повезло.

– Ага! Лёгкая смерть, – хохотнул Руман. – Они и не поняли. Раз, и нету.

Фома дружелюбно кивнул.