губы к самому полу и, сипя, осторожно вдохнул ртом. В горле заработали ножи мясника. Но терпеть их было чуть легче, чем не дышать. С облегчением, преодолевая режущую боль, он вдохнул ещё раз. Открыл глаза, поморгал. Здесь внизу жить ещё было можно. Отвернувшись от Адольфа с его стонами и проклятиями, он подслеповато – через залитые слезами узенькие щёлки глаз – высматривал дверь. Нет её. И не добраться туда: вроде бы близко, но так далеко. Выхода нет, метания никчёмны. Сдерживая дыхание, он глотнул ещё воздуха, наполнив лёгкие жгучим ядовитым паром.
Бальтазар повернулся к натужно сопящему Адольфу, изрыгающему невнятные ругательства, и подался к нему.
– Что ты хотел сказать? – раздельно прохрипел он каждое слово, выдавливая остатки воздуха.
– Нам конец, – еле слышно просипел Адольф, судорожно гримасничая. Обвёл вокруг взглядом, попытался вслед обвести рукой.
Произнесённое им Бальтазар скорее разобрал по размытому влагой шевелению губ, чем услышал. Он покачал головой, мол, не понимаю…
– Что?.. – снова захрипел Бальтазар.
Скривившись, Адольф отстранился и зарыдал лающим кашлем. Выдохнув последнее, забил рукой и с хрипом втянул ртом превеликий объём отравленного воздуха. Невыносимо завизжав, он забился, задев Бальтазара коленом. Взвившись, перескочил его и молнией бросился на стену. Последовал гулкий удар о железную обшивку, хриплый вздох, ужасный визг и снова удар.
Бальтазар скосил на него глаза из-под опухших век. Адольф, стоявший, прижавшись к стене, вдруг отделился от неё и плашмя упал навзничь, с омерзительным треском хрястнувшись затылком о бетонный пол.
Казалось, что всё кончено, но, странное дело, Адольф перевернулся на живот и проворно пополз обратно. Будто удар, размозживший ему череп, привёл его в чувство. Он более не казался безумцем. Глубоко несчастный погибший человек.
Дёргая головой, не в силах её удерживать, Адольф повернулся на бок, бессильно свесив голову на плечо.
– Вытащат. Спаси… – тяжко выдавил он, схватившись за Бальтазара. – Всех…
Он с кашлем извергнул из себя последнее слово и откинулся на спину. С клокочущим хрипом вздохнул, выгнулся, мелко дрожа, и затих.
Бальтазар, глядевший на него без всякой мысли, совершенно безучастно, не понимая ничего, как не понимает киноплёнка засекаемые на ней события, отвернулся от мертвеца. Щурясь сквозь резь в глазах на далёкий мутный потолок, он сдерживал дыхание сколько мог. Терпение кончилось. С прерывистым свистящим стоном он вдохнул.
Носоглотку, рот, лёгкие ожгло огнём, будто внутрь залили расплавленный свинец. В груди заполыхал пожар, в котором сгорала вся его минувшая жизнь, день за днём и каждый дотла, вся его память, все его чувства.
Безучастный ко всему, бесчувственный, он безо всякого изумления смотрел, как на него с потолка спускается огненная плита, вся сплошь составленная из алчно лижущих воздух пламенных языков. Он закрыл глаза. Пахнуло горелым – ему опалило волосы и лицо.
Кажется, он понял, о чём хотел поведать ему Адольф. Прозрел. Перед взором Бальтазара проплыл памятник «Разрушителю миров», Валера с его словами: «Они избавили от страданий множество людей… Они святые», хохочущий Руман и радующийся его пропаже Вернер.
«Прощай, мама, прощай, дочка, прощай, бедная моя Елизавета. Прощайте все. Должно быть, навсегда…» – сжалился Бальтазар над всеми и над собой. «Похоже, на этом всё», – мелькнула горькая мысль ярко-алым жалящим угольком. Мелькнула и погасла вслед за всем в его душе.
Внешний палящий жар соединился с терзавшим его внутренним в одно, и он тотчас умер, растворившись в огненной геенне. Вот он был, был, а вот и нет его.
Через пару минут на грязном прокалённом бетоне пола виднелись лишь две кучки пепла; обрывки фотографий сгорели полностью… За стеной взвыл вентилятор, и под мощными струями воздуха остатки мусора завертелись вихрями и улетучились в открывшиеся отверстия, как будто никого здесь и не было. Из стен забили струи воды, подмыв грязь с пола и стен, лишь на потолке остались тёмные разводы. Дверь осталась запертой до следующего раза… которого, как понял Бальтазар в последний миг своей жизни, возможно, уже никогда не будет.