Читать интересную книгу Развилки истории. Развилки судеб - Григорий Ильич Казакевич

— но виновных найти не смогли. На кого-то взвалили вину… Нет, казнённых не жалко — негодяи до мозга костей — только здесь ни при чём. Он — чтоб сдался без боя? И уж сабля была бы в крови — и весь пол, и все стены — и с ковров не сотрёшь! Чтоб не создал надёжной охраны? Чтоб смогли уволочь, не оставив следов — отравив, предположим? Едва ли. Коль исчез — сам решил. Полагаю, что так… А пришла она просто — рассказать мне о нём. Значит, он обо мне не забыл. Как же жаль, что так поздно узнал!.. Я смотрел ей в глаза, и впервые его понимал: эту женщину можно и впрямь полюбить. Раньше я видел в ней что-то вроде обычной смазливой туземки… Молодой человек! Не делайте скоропалительных выводов. „Возможность“ — не значит „реальность“. У меня была невеста в Англии — и хотя дело прошлое, и уж так, между нами, — я отнюдь не ханжа — но могу вас заверить: здесь ни о каких чувствах не могло быть и речи. А достойна любви — это так… Какова её дальнейшая участь — не знаю. Скоро началось восстание, и в нём бесследно растворилась судьба этой женщины — как ещё много тысяч судеб.

А куда он исчез? Ждёте, я вам отвечу? Не отвечу. Не знаю. Только вижу порою такую картину: утро. Радость и свет. Он встаёт, надевает халат; саблю в ножнах — на бок — и готов уж идти — но сперва посмотрел на жену — как, наверно, всегда. Та спала. И небесным был лик. И внезапная мысль: „А зачем? Вот прекрасная женщина — но какое имеет она отношенье ко мне? Да, хорошая, любит меня. Ну и что? Мне какое до этого дело? И вообще, для чего это всё?“ Он снял саблю, взглянул… Самоцветы. Подарок раджи… Ну, блестят… Ну, полкняжества можно купить. Ну и что? И зачем этот суетный блеск?.. Он небрежно, со странной улыбкою выпустил саблю из рук. Уронил на ковёр. А ковёр мягкий, толстый — и не звякнул металл, и жена не проснулась… Халат. Драгоценная ткань так приятно лежит на плечах… С равнодушием скинул халат, не взглянул на упавшую вещь. Для чего? И какое имеет к нему отношение вещь — эта, та? Всё отбросив, пошёл. Не оглядываясь. Ибо оглядываться незачем. Он не бросает ничего, ибо всё, что оставил, не имеет к нему ни малейшего отношения. Потому что есть он — и есть мир. И меж ними нет грани. И уходит он в мир. И уходит нагой, как пришёл».

Я внимательно слушал его… Что-то в голосе было не так. Или, может, мне чудилось? Ощущалась какая-то зависть — словно он говорит о мечте — о заветной мечте, к выполненью которой не смог приступить. Не дерзнул. Не решился. И сказать вряд ли может кому — только так, описавши чужую судьбу. Но едва ли я прав… Генерал, кавалер ордена Британской Империи и других орденов — да и вид отнюдь не сентиментальный. А стихи писал — кто их в молодости не пишет?.. И уйти в мир нагим, как пришёл, — ну что за нелепость, что за дурной вкус — уж набедренную повязку хотя бы оставил! Ну, из уважения к генералу, я об этом — ни слова. Лишь спросил: а известно ль ему о дальнейшей судьбе друга?

«Нет, об этом не знаю. Он бесследно исчез. Да я, впрочем, нечасто о нём вспоминал. Он в последнее время отошёл от меня. Вскоре было восстание. Дальше — служба. Дел хватало. И, могу вас заверить — ответственных дел! Не до праздных раздумий. И лишь книга, порой попадавшая в руки — так, случайно, при переборке вещей — напоминала о нём. Правда, было два случая — через много уж лет после этих событий. Как-то раз, на не очень-то людной дороге, увидал на обочине труп. Нет, не в Англии — в Индии. Там подобным едва ли кого удивишь… Жалкий нищий в лохмотьях. Только что-то напомнил. Но что? И лишь вечером, лёжа в кровати, я, представьте, вскочил: этот нищий, причём омерзительный нищий! — вдруг напомнил его. Было сходство какое-то — да, едва уловимо — вряд ли, кроме меня, и заметил бы кто!.. Что б на это сказала жена?.. Да, я понял не сразу. Сходство… Вот представьте себе: микеланджеловский, скажем, Давид, Моисей — искажённый поганой гримасой сатира, что ещё омерзительней вдвое — из-за сходства с оригиналом. Так и здесь. Но решитесь ли вы, увидав искажённое временем, жизнью, людьми — а быть может, собой! — изваянье титана, утверждать: „Вот — Давид; Моисей!“? Вряд ли сходу решитесь, а особенно, если видели мельком. Не решитесь? И я не решусь… Но была ещё встреча. И опять на дороге. Я услышал, как группа крестьян обсуждает саньяси — так они называют ушедших от мира отшельников, местных святых. Ну, пещера его была рядом. Отчего б не подъехать взглянуть? Не так часто встречаешь святых! Любопытно-таки!.. И увидел я: он!.. Нет, конечно, пред судом поручиться б не смог. Сколько лет пронеслось! Меня тоже, наверно, непросто узнать…

Тот сидел и молчал. На меня — и вообще ни на что — никакого вниманья. Но лицо! Это было лицо Человека. И не просто моего друга, но и автора строк, вдруг сверкнувших в мозгу через множество лет. Да, лицо — и такое, каким было задумано кем-то. Кем — не будем гадать… Всё, что лишне — исчезло. И остался лишь дух — мощный скульптор, творец и титан, беспощадным огнём и железным резцом формирующий облик — изнутри, из зияющих ям и незримых высот, с детских лет и до смерти. И я видел начало работы, а теперь увидал завершенье. Не лицо, а идею лица в совершенном, законченном виде.

Он, не он — я не знаю. Но надеюсь и верю, что он. И никогда в жизни я не видел ничего более возвышенного и благородного, чем в этой полутёмной пещере, окружённый оборванными туземцами».

Я слушал и думал: «Да, конечно, всё это очень благородно — уйти от любимой женщины и от мира… Оценили бы благородство казнённые по приказу раджи?.. Не оглянулся назад? Что ж, всё верно. Жена Лота, Эвридика поступили иначе, и за это — расплата. Не из их мифологии, только сущность одна… Ну а сам он, наверное, просто перегорел. Слишком много затрачено сил — и совсем не осталось, чтоб