пользоваться случаем. Однажды в глубине лагеря D, в бараке, что стоял слева, разместились мальчики, на которых не было ни татуировок, ни полосатых пижам. Человек сто подростков от двенадцати до пятнадцати лет жили в тепле, хорошо питались, с ними обращались уважительно и не отправляли на работы. Я решил, что это дети политзаключенных, поскольку «красные треугольники» содержались в условиях, отличных от евреев, и не подвергались селекции.
Однажды, бродя по лагерю в поисках съестного, я случайно оказался как раз напротив барака со странными мальчишками. Сбоку возле стены я заметил кем-то брошенный котелок. Я его открыл, заглянул внутрь и забрал себе. Котелок был набит сушеным горохом. Оглянувшись по сторонам, я спрятался в укромном месте и съел сразу половину гороха. Потом перестал жевать, боясь, что мне станет плохо: я не раз видел, как заключенные умирали из-за простого расстройства желудка. Я вырыл в земле ямку и, как собака, зарыл котелок, замаскировал и оставил на месте.
На следующий день я вернулся и откопал котелок. Горошины смерзлись, а нижний слой уже начал попахивать. Я доел все, что оставалось в котелке, хотя риск заболеть был очень велик: горошины прокисли. Но на этот раз все обошлось.
Я подумывал пробраться в этот барак, но полосатая пижама меня бы сразу выдала. В любом случае, если бы я начал понемногу таскать у них еду, я бы никому не нанес вреда: еды у них было вдоволь.
Эти мальчишки прожили в лагере дней пятнадцать, потом барак опустел, и они куда-то подевались.
Кто знает, что с ними сталось?
* * *
После смерти отца и сестры Лючии мне было очень одиноко. Теперь у меня не было возможности видеться с родными людьми, а мне этого очень недоставало. Я молил Бога, чтобы ситуация изменилась, и ответом на мои молитвы стала встреча с Пьеро Террачина. Пьеро был римский еврей на два года старше меня. Мы жили в разных бараках, но часто оказывались на одних работах, а потом под вечер встречались поболтать. Пьеро был для меня фантастической находкой: с ним я наконец-то мог разговаривать на родном языке, на итальянском. Мы подружились, по очереди подбадривали друг друга, старались вселить друг в друга надежду. Но когда наши взгляды встречались, мы понимали, как быстро уходят из нас силы и как стремительно мы таем, словно свечки.
Вместе с Пьеро мне не раз выпадало заниматься самым печальным делом: снимать с колючей проволоки трупы заключенных. По утрам немцы ненадолго обесточивали проволоку и назначали трех-четырех узников снимать трупы, класть их на землю, раздевать, а потом брать за руки и за ноги, складывать на повозки и увозить. Дальше к этим погибшим прибавлялись еще трупы тех, кто умер своей смертью. Каждый день умирали около двадцати человек, живые скелеты становились мертвыми. Мы отвозили их к крематориям и оставляли там.
В Биркенау со мной произошло нечто из ряда вон выходящее: здесь, в лагере смерти, я впервые прошел обряд Бар-мицва.
Однажды вечером я вернулся в барак промокший и совершенно обессиленный. Прежде чем лечь спать, я решил немного подсушить полосатую пижаму и согреться, а потому подошел к печке. Пока я, сидя на корточках, ел свой размоченный в воде хлеб, я заметил в углу барака группу венгерских евреев, которые что-то увлеченно обсуждали. Они хотели прочитать Каддиш, поминальную молитву, но для этого им не хватало одного человека: их было девять, а для поминальной молитвы необходимы десять человек взрослых. Заметив меня, они поманили меня руками и попросили принять участие в молитве. Из того, что они говорили, я понял только слово Каддиш, но догадался, о чем речь. Пришлось им объяснять, что я не могу участвовать, потому что не прошел обряда Бар-мицва. Мне уже исполнилось тринадцать лет, и на Родосе я готовился к обряду, ходил к раввину, но из-за депортации не смог пройти церемонию. Тогда один из них заявил мне официальным и очень огорченным тоном: «Завтра ты Бар-мицва здесь». Среди них был кантор, который немного говорил по-итальянски. Он медленно, с трудом объяснил мне, что с того момента, как он узнал о моей ситуации, его долг – не оставлять меня в таком положении. Он уже не сможет спокойно умереть, не проведя надо мной обряда, и не сможет нести на совести этот груз. И я ведь тоже могу умереть, так и не достигнув статуса «взрослого» еврея, со всеми его атрибутами. На следующий вечер они пришли, как и обещали. Их было пятнадцать человек. Кантор велел мне внимательно слушать все, что он будет говорить, и повторять за ним, только шепотом. Если нас засекут, то убьют всех. Все произошло очень быстро: мы помолились, они совершили необходимый ритуал и поцеловали меня. Нас не слышал никто, только мы и Отец Предвечный. Бедняги, да упокоятся в мире их души, они были растроганы и довольны, ибо совершили благое дело. Они исполнили свой долг, и я стал евреем в полном смысле этого слова. Теперь мы все умрем спокойно.
С этого момента, благодаря этим простым и в то же время необыкновенным людям, я мог принимать участие во всех необходимых обрядах как полноценный еврей.
* * *
Время шло, и холод хватал нас ледяными зубами. К тому же, словно этого было мало, я стал замечать, что немцы день ото дня становятся все злее, просто сатанеют. Они чувствовали, что русские уже на подходе, и, прекрасно понимая, что отразить их наступление не удастся, делались все свирепее и свирепее.
Они убивали по всякому поводу и без повода. И чем дальше, тем ситуация становилась хуже. На работах они расстреливали всех, кто проявлял хоть малейшие признаки усталости. Эту жуть вычеркнуть из памяти невозможно. Многие несчастные, выкладываясь на работах, все равно получали пулю в затылок на глазах у всех. Они ни в чем не были виноваты, эти молодые ребята, а их хладнокровно, в упор или в спину, расстреливали просто так, без предупреждения. А мы в ужасе смотрели на все это и ничего не могли сделать, ничего…
И мои глаза тоже все это видели.
5
Возвращение к жизни
Я начал замечать, что русские подходят к лагерю, дней за пятнадцать до освобождения. Пушечные выстрелы слышались все громче. Мы старались избегать разговоров об этом, чтобы не питать обманчивых надежд.
В эти дни мне не повезло: меня снова назначили на работы далеко от барака. Мне надлежало вместе еще с десятью парнями чуть постарше отправиться в лагерный госпиталь в лагерь F.
На