убежденность этого парня уведет меня далеко: домой, в безопасное и надежное место. Его желание бежать и его решимость оказались заразительны. Даже не понимая и не принимая его доводов, я чувствовал, что надо идти за ним. Я целиком положился на его волю: он решал, а я следовал за ним. Он сказал: «Пошли!», и я безотчетно сложил еду в мешок и двинулся вперед.
Мы шли по ночам, а днем прятались в поле, в шалашах или в полуразрушенных домах. Любимым нашим убежищем стали заброшенные фермы, спокойные и удаленные от дорог, по которым передвигались военные. Не говоря уже о том, что при каждой ферме имелся сеновал или хлев, где можно было с комфортом переночевать. Растянуться на соломе в сравнении с нашими «кроватями» в Биркенау – просто люкс!
Целью нашей была австрийская граница. Сеттимио говорил, что там мы найдем американцев. Если мы хотим вернуться в Италию, то нам надо им сдаться. У меня никого на свете не было, а он владел домом в Риме, на улице Джуббонари, 30, в самом центре еврейского гетто. И я мог пока пожить у него.
С этой мыслью, засевшей в наших головах, мы продолжали путь, все время тайком, прячась от всех. Нарваться на блокпост было практически невозможно, потому что мы выбирали самые безлюдные окольные пути, избегая любого контакта с военными. В первые дни русский пропуск нас несколько раз спасал: зона вокруг Ополе буквально кишела солдатами, и не натолкнуться на кого-либо из них было невозможно. Два раза нас останавливали, и оба раза этот документ расчищал нам дорогу. Двое дежурных на блокпосту бегло осматривали пропуск и пропускали нас. Но лучше было не злоупотреблять этим кусочком бумаги: мы понятия не имели, что может произойти, если советские солдаты обнаружат нас в стольких километрах от казармы, к которой мы приписаны.
Мы избегали больших населенных пунктов и каждый раз меняли маршрут, оказавшись вблизи жилья. Мы всеми силами старались быть невидимками, даже если это стоило нам крюков и удлинения дороги. Это означало держаться подальше не только от военных, но и от гражданских. В военной хронике есть много историй о семьях, которые, пренебрегая опасностью, давали стол и кров беженцам. Возможно, и нас бы тоже пустили, попроси мы о ночлеге. Но ставка в нашей игре была слишком высока. Никаких контактов с незнакомыми людьми: велик был риск, что на нас донесут военным и те нас арестуют. Приходилось рассчитывать только на свои силы, а главное – быть незаметными. И мы ни с кем не искали встреч.
Поэтому мы старались по возможности экономить съестные припасы. А с водой проблем не было: повсюду попадались колодцы, источники и каналы. Поначалу нас очень поддерживали консервы из запасов, взятых в казарме. Но потом пришлось собирать все, что попадалось по дороге и что было легко добыть: морковь, репу, картошку. Да и лагерь научил нас выживать на нуле, а потому ни голод, ни жажда не составляли в дороге больших проблем. Настоящими проблемами были усталость и грязь, и постепенно они становились невыносимы. Мы не имели возможности ни помыться как следует, ни раздобыть чистую одежду. Для этого пришлось бы опасно приблизиться к обитаемым селениям, а такой вопрос даже не обсуждался.
Мы становились все грязнее, шли все медленнее, но продвигались вперед и справлялись со всеми трудностями сами. В общей сложности путешествие проходило хорошо: нам удавалось держаться вдали от военных блокпостов, от прохожих и от окрестных деревень. Вода была всегда под рукой, да и пищу мы кое-как добывали. Мы шли уже больше двух недель и, по подсчетам Сеттимио и по его картам, должны были находиться в середине пути. Австрийская граница и войска союзников становились все ближе.
Но как раз в эти дни начали остро сказываться чрезмерные нагрузки путешествия. Именно на середине пути Сеттимио перестал эти нагрузки выдерживать. Он сильно стер ноги, и на одну ногу уже почти не мог наступать. Пришлось нам сделать привал.
Мой спутник был совсем без сил, однако отдых нам обоим пошел на пользу. Сеттимио спешил снова отправиться в путь, но отдавал себе отчет, что такая рана на ноге может запросто отправить его на небеса, если ею не заниматься. Желание снова идти и увидеть своих родных становилось все сильнее, но у Сеттимио хватило мудрости понять, что за такой раной нужен уход, а прежде всего ее надо тщательно и регулярно промывать и дезинфицировать. Без этого начнется гангрена, и он быстро потеряет ногу. А может, случится и еще что-нибудь похуже. Только представьте себе, что за злая шутка: выжить во время депортации, выжить в лагере смерти, пережить голод, холод, изматывающую работу, а потом умереть из-за собственной поспешности. Мы не могли позволить себе такое легкомыслие. Нам повезло выжить в настоящем аду, а потому мы просто обязаны сберечь свои жизни.
Вынужденным отдыхом мы воспользовались, чтобы наговориться вдоволь. В дороге мы должны были беречь дыхание, и времени на разговоры у нас не было. А в эти часы мы делились друг с другом мыслями, говорили о себе, спорили. Он рассказывал мне о своем родном Риме, прекрасном городе, полном памятников, знаменитых во всем мире, исторических площадей и видов, от которых захватывает дух. А я описывал Родос, мое море, улочки Джудрии и волнами заполняющие их запахи еды. И чем больше я рассказывал, тем больше отдавал себе отчет, что, вернувшись на остров, не застану там ничего из того, что оставил. У Сеттимио все было по-другому, по его словам можно было понять, что ему было куда и к кому возвращаться. У него был дом, семья, которая его ждала, друзья, готовые отпраздновать его приезд. А у меня не осталось ничего, и сладостный Родос стал для меня горьким воспоминанием. С одной стороны, это воспоминание меня утешало, заставляло почувствовать, что у меня есть своя история и свои корни, с другой – давало мне еще острее прочувствовать все несчастья, а главное – мое одиночество. И все-таки изнутри что-то тянуло меня к дому, который я вынужден был покинуть. Я все больше убеждался, что могу и должен продолжить путь на Родос.
Два дня мы не двигались с места: надо было подлечить ногу Сеттимио и дать ему восстановить силы. Для оказания первой помощи у нас ничего не было, но мы как-то справлялись. Воды для промывания раны было достаточно, кроме того, я нашел лоскут ткани, который вполне мог служить повязкой. Я промывал ему рану дважды в день и во всем ему помогал. А когда мы все же пошли дальше, первое время