на Иова, каким тот был, пока не лишился своих земель.
– Но у Иова не было земель, – пробормотала Флер, – у него были стада, с которыми он перемещался.
– Ах! – отвечал Майкл Монт. – Хорошо бы и мой папаша куда-нибудь переместился. Хотя земля его мне не нужна. Быть землевладельцем – это ужасно скучно в наши дни, вы не думаете?
– Наша семья землей не владеет, – сказала Флер. – Владеет всем остальным. Хотя, кажется, у одного из моих двоюродных дедов была трогательная ферма в Дорсете. Если не ошибаюсь, она обходилась ему дороже, чем он с нее получал.
– Он продал ее?
– Нет.
– Почему?
– Потому что никто не хотел ее покупать.
– Тем лучше для старика!
– Нет. Ничего хорошего. Отец говорил, он вечно злился из-за той фермы. Звали его, кстати, Суизин.
– Имя просто блеск!
– А вы знаете, – сказала Флер, – что мы удаляемся от пристани, а не приближаемся к ней? Река ведь течет.
– Превосходно! – вскричал Монт, рассеянно опуская в воду весла. – Приятно встретить девушку, у которой что-то есть в голове.
– Но еще лучше встретить молодого человека, у которого в голове не что-то, а мозг.
Молодой Монт поднял руку, словно собираясь рвать на себе волосы.
– Осторожней! – вскрикнула Флер. – Весло!
– Да ничего с ним не сделается.
– Может, вы все-таки будете грести? – произнесла Флер сурово. – Я бы хотела попасть на берег.
– О, когда вы попадете на берег, это будет значить, что сегодня я вас больше не увижу. Fini[66], как сказала французская девушка, прочитав свои молитвы и прыгнув в постель. Вы, наверное, благословляете день, который дал вам мать-француженку и такое имя?
– Мое имя мне нравится, однако выбрал его отец, а мама хотела назвать меня Маргаритой.
– Смешно. Может, вы будете звать меня М.М., а я вас – Ф.Ф.? Это в духе времени. Согласны?
– Я на что угодно соглашусь, лишь бы вы доставили меня на берег. Поэтому гребите, пожалуйста.
– Гребу. – Он сделал несколько усердных движений веслами, глядя на нее так, словно взывал к состраданию. – Конечно, вы догадываетесь, – сказал он, остановившись, – что я приехал увидеть вас, а не картины вашего отца.
Флер поднялась.
– Если не будете грести, я выпрыгну и поплыву.
– Правда? Тогда я за вами!
– Мистер Монт, я устала и опаздываю. Пожалуйста, сейчас же высадите меня на берег.
Когда она ступила на пристань, он поднялся и посмотрел на нее, взявшись за волосы. Флер улыбнулась.
– Не надо! – крикнул неугомонный Монт. – Я знаю, что вы скажете: «Волосы прочь ко всем чертям!»
Флер быстро развернулась, махнув рукой.
– Прощайте, мистер М.М., – бросила она ему и исчезла среди розовых кустов.
Флер посмотрела на часы, потом на окна дома. К ее удивлению, он казался необитаемым. Шел седьмой час! Голуби уже устраивались на ночлег. Косые лучи солнца проходили сквозь голубятню, задевая их белоснежные перышки, и, рассеиваясь, падали на верхушки деревьев в далеком лесу. Из дома доносился тихий стук шаров – несомненно, это Джек Кардиган играл на бильярде у камина. Тихо шелестел эвкалипт, диковинный южный гость в старом английском саду. Флер поднялась на крыльцо и хотела уже войти в дом, но остановилась при звуке голосов, доносившихся из гостиной слева от нее. Мама! Профон! Через решетку веранды она услышала, как он сказал:
– Я этого и не делаю, Аннет.
Известно ли отцу, что Профон называет маму по имени? Всегда сочувствовавшая отцу (в семьях, где отношения между супругами несколько натянуты, дети, как правило, принимают сторону одного из родителей), Флер остановилась в нерешительности. Прислушавшись к материнскому голосу – приятному, низкому, с легким призвуком металла, – она уловила одно слово – «demain»[67]. Профон ответил:
– Хорошо.
Флер нахмурилась. Наступила тишина, которую нарушил какой-то тихий звук. Потом опять раздался голос Профона:
– Я сделаю маленькую прогулку.
Флер шмыгнула через стеклянную дверь в маленькую столовую. Отсюда ей было видно, как Профон, пройдя через гостиную и веранду, зашагал по лужайке. Снова застучали бильярдные шары, которых она некоторое время не слышала, прислушиваясь к другим звукам. Встряхнувшись, Флер вошла в холл и открыла дверь гостиной. Мать сидела на диване между окнами, положив ногу на ногу и откинув голову на подушку. Губы были полуразомкнуты, глаза полузакрыты. Она выглядела великолепно.
– Ах, вот и ты, Флер! Отец уже начал волноваться.
– Где он?
– В галерее. Иди к нему!
– А что ты делаешь завтра, мама?
– Завтра? Еду в Лондон с твоей тетей. А что?
– Я так и подумала. Не купишь ли ты мне простенький зонтик от солнца?
– Какого цвета?
– Зеленого. Гости, как я понимаю, все уезжают?
– Да, все. А ты останешься утешать отца. Ну, теперь поцелуй меня.
Флер пересекла комнату, наклонилась и получила поцелуй в лоб. В другом конце дивана на подушках осталась вмятина, оставленная тем, кто сидел на том месте. Флер прошла мимо и взбежала по лестнице.
Она ни в коем случае не была старомодной дочерью, требующей, чтобы родители жили по тем же правилам, которые навязываются ей. Она хотела управлять собственной жизнью, а не чужими. К тому же у нее уже включился инстинкт, безошибочно подсказывавший, из чего можно извлечь выгоду. Для сердца Флер, стремящегося к Джону, неспокойная домашняя обстановка обещала стать благоприятной. И все-таки то, что она услышала, оскорбило ее, как резкое дуновение ветра оскорбляет цветок. Если тот человек в самом деле целовал маму, это серьезно, и отцу следует знать.
«Demain», ответное «хорошо» и завтрашняя поездка в Лондон! Зайдя в свою спальню, Флер высунулась из окна, чтобы охладить лицо, которое вдруг загорелось. Джон сейчас, наверное, на станции! Что ее отцу о нем известно? Вероятно, все – почти все!.. Она переоделась (так казалось, будто она дома уже довольно давно) и бегом поднялась в галерею.
Сомс упрямо стоял, не двигаясь, перед Альфредом Стевенсом – своей любимой картиной. На скрип двери он не обернулся, но Флер знала, что он слышал, как она вошла, и что он уязвлен. Она тихо приблизилась сзади, обняла отца за шею и положила подбородок ему на плечо, прижавшись щекой к его щеке. Этот прием, до сих пор действовавший безотказно, сейчас не подействовал, и Флер приготовилась к худшему.
– Ну, – сказал отец каменным голосом, – вот ты и вернулась.
– Это все, что скажет мне разгневанный родитель? – пробормотала Флер и потерлась лицом о его лицо.
Сомс, насколько это было возможно, покачал головой.
– Зачем ты так испытываешь мое терпение, зачем снова и снова заставляешь меня ждать и беспокоиться?
– Милый папа, все это совершенно безобидно.
– Безобидно?! Да откуда тебе знать, что безобидно, а что нет?
Флер уронила руки.
– Ну, раз я не знаю, тогда ты, наверное, мне расскажешь. И, надеюсь, ничего не утаишь.
Она села на подоконник. Отец отвернулся от картины и с очень пасмурным видом уставился на собственные туфли. «Ноги небольшие, аккуратные», – подумала Флер, поймав его взгляд, который тут же был отведен в сторону.
– Ты мое единственное утешение, – сказал Сомс внезапно, – и такое