— Алик, глянь! — командую я.
— М…! — мычит Кухарь. — Ммм…
— Тяжело, понимаю, но надо потерпеть, — хлопаю я его по плечу. — Недолго осталось. Мучиться…
Алик поднимается по трём ступенькам и аккуратно приоткрывает дверь. Но она в тот же миг распахивается резким рывком и на пороге оказывается красномордый майор. Твою дивизию! При виде нас челюсть у него отваливается, а глаза лезут из орбит.
Не давая опомниться, Алик дёргает его за портупею и тот, не успев подготовиться к такому финту, летит по этим трём ступеням вниз, как поддатый отец семейства в аквапарке. Виктор вскакивает на него верхом, бьёт по голове и вытаскивает из кобуры пушку.
Тем временем дверь снова открывается и на пороге показывается худощавый полкан. Он говорит, обернувшись назад, к своему спутнику.
— Вот здесь, товарищ генерал-полко… — начинает он фразу и, повернувшись, замолкает на полуслове.
Ещё бы, картина маслом, как говорится. Полный завал в службе. За такое полетишь, в лучшем случае в какую-нибудь Кушку или Мары и навсегда станешь майором, если не капитаном.
Отодвигая, превратившегося в соляной столп «хозяина», в дверном проёме появляется вальяжная фигура заместителя министра МВД Чурбанова.
— Ну-ка, товарищ полковник, отойдите в сторонку.
За ним я вижу и Злобина в штатском. Ну вот, трогательная дружба заместителей конкурирующих силовых структур. Мы меняем будущее уже сегодня. Я невольно улыбаюсь. По лестнице сбегают спецназовцы. Менты или чекисты? Вроде менты.
Они поднимают майора и ставят на ноги. Витя отдаёт его пистолет.
— Брагин, кто это такой? — спрашивает Чурбанов.
— Имени не знаю, судя по всему дежурный офицер. Вступил в преступный сговор с нашим фигурантом. Практикует пытки и хамское отношение к подчинённым. Нацист, Юрий Михайлович. Недобиток.
— Бандеровец? — спрашивает Чурбанов и пристально смотрит на красномордого.
— Никак нет! — пучится тот.
— Следующая песня, — доносится из дежурки, — звучит по просьбе нашего слушателя из Калининграда. Музыка Давида Тухманова, слова Татьяны Сашко. «Эти глаза напротив». Поёт Валерий Ободзинский.
— Позволите? — прошу я, чуть двигая замминистра в сторонку.
Начинает звучать кружевная, сладко-щемящая мелодия вальса, и я, будто подхваченный колокольчиками фей, подхожу вплотную к своему палачу.
— Красивая мелодия, — замечаю я.
— А? — хлопает глазами красномордый.
— Не хватает темы бубенцов, не находите, товарищ майор? — подмигиваю я и, чуть наклонив голову, прикасаюсь к уху указательным пальцем, вроде как прислушиваюсь.
— А? — тупо повторяет он.
Ну, о чём с таким разговаривать? Я резко выбрасываю колено вверх и вбиваю ему между ног, вкладывая в удар всю страсть, силу и личную неприязнь. Его выпуклые рыбьи глаза увеличиваются, как у героев мультфильмов. Из розовых они становятся бордовыми, а бесцветная радужка делается тёмно-коричневой. Ободзинский, вступает прочувствованным и ласковым тенором:
Эти глаза напротив калейдоскоп огней.
Эти глаза напротив ярче и все теплей.
Эти глаза напротив чайного цвета.
Эти глаза напротив что это, что это?
Пусть я впадаю, пусть
В сентиментальность и грусть.
Воли моей супротив эти глаза напротив…
— А это что за морской конёк? — спрашивает Чурбанов, кивая на Кухаря. — Это ты его так?
— Он от рождения такой, — улыбаюсь я. — И он не морской, он конёк горбунок.
Прям легче становится, отпускает.
— Этим я займусь, — как кинозвезда улыбается Де Ниро. — Этот мой.
— Благодарствуй, брателло, — обнимаю я Цвета. — Век не забуду. Рассказывай.
— Да чё, — говорит он с самодовольной улыбочкой. — Как договаривались, так и сделал.
У меня разработано несколько протоколов для внештатных ситуаций. В данном случае Цвету пришлось использовать план «Г».
— Рассказывай-рассказывай, — хлопает его по плечу Ферик. — Пошли туда, вглубь за стойку. Лидочка, пришли нам бармена.
Мы садимся за свой штабной столик. Бармен сразу приносит мне кофе и спрашивает остальных, кому что. Ферик выбирает коньяк, а Цвет тоже просит кофе.
— Когда тебя замели, я метнулся за вами, — пожимает плечами Цвет. Телефона в тачке нет, поэтому позвонил не сразу. Я своего шофёра посадил на твою тачку, а в свою за руль сел. Короче, остановился у автомата, а вторая машина поехала за этими. А я набрал твоего Большака, рассказал ему, что случилось и в каком направлении вы едете. Вторая машина потом вернулась минут через сорок, наверно… И я тогда перезвонил уже точное место сообщил.
Ну, что сказать, молодец, Цветик. Большак позвонил Злобину, и тот сразу связался с Чурбановым. Красномордый майор, как дальний родственник Поварёнка был уже включён в список лиц, которые могут участвовать в его операциях. Поэтому направление движения и милицейское прикрытие сразу обозначило один из предполагаемых пунктов назначения.
Ну, а потом это подтвердилось новым звонком от Цвета. К тому времени все участники акции возмездия уже двигались в воинскую часть. Два охрененно высоких начальника и два спецназа. Менты зашли на территорию, чекисты стояли у ворот.
Собственно, вот и сказочке конец. На Кухарчука уже было собрано значительное количество материалов, а тут он просто сам себе могилу вырыл. Вот и поехал на внутреннее расследование. Много ему, наверное, не впаяют, но и этого будет достаточно. Он уже не игрок.
Ну, а красномордый майор идёт на разборки по своему ведомству. В общем, можно ставить точку в истории. Одной занозой в заднице меньше. Смайлик.
— Ладно, граждане воры, — говорю я, доставая часы из кармана. — Пора, а то начальница прибьёт.
— Ну-ка покажи.
— Чего смотреть? Это ж обычный «Полёт», а не «Ролекс». Ну, держи…
— Не часы, руки покажи, — хмурится Цвет. — Нехило тебя там прессанули. Подвешивали что ли?
— Ах, это… — хмыкаю я, опуская рукав пониже. — Расскажу когда-нибудь. Ладно, побежал я. Не пропадайте.
— Егор! — встречает меня Лена Иванова, усевшаяся на моё место. — Ты куда делся? Мы тебя ищем, с ног сбились. Тебя же срочно в ЦК вызывают.
— Ну вот я, пришёл прямо в ЦК, — усмехаюсь я. — Теперь остаётся понять, кто именно меня вызывает.
— Да нет! Тебя в ЦК КПСС требуют!
— Лен, ты чего такая эмоциональная? — качаю я головой. — Толком расскажи.
— Сказали, тебя пропуск будет ждать.
— Блин! Иванова! Кто сказал-то?
— Гурко, — объясняет она. — Новицкой позвонили от него и передали…
— Понятно, — вздыхаю я. — Когда, сейчас что ли?
— Ну да, почти час назад звонили.
— Ну, пошёл тогда. Скажешь Ирине Викторовне, что я пошёл?
— Иди, скажу, конечно.
— Чего ты от него хочешь? — спрашивает Гурко, когда я встаю перед ним, как лист перед травой.
— Хочу… — развожу я руками. — Есть у меня проблемка одна… Детище моё отнять пытаются. Переподчинить военным.
— Знаю, — кивает он. — А тебе какая разница? Ты же там фактически верховодить так и будешь.
— Во-первых, они поменяют саму идею. Сузят её и выбросят воспитательный элемент.
— А ты так воспитывать желаешь? — хмурится он.
— Вот сейчас скажу что-то, но вы, пожалуйста, серьёзно к этому отнеситесь, — говорю я.
— Ну?
— Для молодёжи важна осознанность действий. Не катать квадратное и не носить круглое, чем армия наша славится. Нужно понимать, ради чего всё. От штампов отходить в воспитании и попадать прямо в сердце. Когда человек чувствует, что именно от него многое зависит, он горы свернёт и будет хозяином своей страны.
Гурко смотрит на меня, как на умалишённого.
— А во-вторых? — спрашивает он.
— Во-вторых, я не хочу чтобы меня и Новицкую оттёрли от реализации проекта. Мы его придумали и нам осуществлять.
— Ну, это же не личный ваш… проект, как ты говоришь, — пожимает он плечами. — Родите с ней детей, и никто их у вас не отнимет, если вы правильно будете жить. А тут дело государственное. Другого уровня… проект. Понимаешь? Ладно иди, может зажжёшь Михал Андреича своим юношеским максимализмом. Поаккуратнее только, не ляпни чего не надо.