Он неловко поклонился. – Я могу только просить прощения, mejuffrouw.
Одиль наклонила голову, его слушая, словно размышляя – и Белла вдруг поняла, не веря глазам и ушам, что она не станет возражать. Справедливости ради, согласиться она тоже не согласилась, но с Беллы и этого было достаточно.
– «Альба – это Альба», – повторила она, чеканя каждое слово. – Вы считаете это оправданием?
Винсент резко шагнул в её сторону, сжав челюсти так, что заходили желваки. Адриано вскочил и тут же столкнулся с Ксандером, тоже вставшим на пути фламандца. Лодка опасно качнулась, и Белле пришлось ухватиться за какую-то канатную снасть, чтобы не упасть. Раздался противный скрежет. Может быть, это была мачта, но она невольно глянула в сторону – и увидела, как луч маяка скользнул по чешуе совсем рядом. Лодку, вдруг осознала она, никто не пришвартовал, и все они не заметили, что её отнесло от пирса.
– Мориц был моим другом, – глухо, сквозь зубы, процедил Винсент. – Моим братом почти, нас моя мать в одной колыбели качала! И ты, сеньора, – это слово он выплюнул, – считаешь, что я перед тобой буду оправдываться?
– Винсент, – предостерегающе вмешался Ксандер, кладя руку ему на плечо – но тот её тут же стряхнул.
– Что, Ксандер?! Или ты тоже скажешь, что убийцам твоего брата всё должно сойти с рук? Если хочешь знать, – он сделал ещё один шаг, уже вплотную к своему принцу, и Флора повисла на его руке, на что он не обратил внимания, – с ними не разговоры разговаривать надо, а топить, где видишь! И Мориц тебе то же сказал бы!
– Морица здесь нет, – сказал Ксандер негромко.
– И тому виной Альба!
– И что, если я? – обронила Белла с той надменностью, которой её так долго учили.
Мориц с ней играл и проиграл. Да, это было жестоко, но такова её проклятая суть. И почти смешно: деревенщина фламандец всерьёз считает, что имеет право призвать её, Альба, к ответу?
Винсент рыкнул что-то нечленораздельное или, может быть, фламандское, и едва не кинулся вперед, но Ксандер встал перед ним скалой, рядом с ним поднялся Адриано, а Флора даже взвизгнула, вися на руке у брата.
Белла почувствовала, как её губы кривятся, совсем как у дяди Франко, и как он огляделась – словно бы небрежно и презрительно, но на деле видя всё: и застывшую спину Ксандера, и набычившегося Винсента за его плечом, и вцепившуюся в того Флору, и растерянно хмурящегося Адриано, и…
И тут в ней как будто что-то оборвалось – ровно в тот момент, как её взгляд встретил пронзительный, как клинок, изучающий взгляд Одили.
«Она не знала. Не знала, пока я сейчас…» – додумать эту мысль было… как бежать босой по тонкому, ломкому, обжигающе холодному льду над бездной.
Винсент по-прежнему смотрел на неё в упор, и лицо его было искажено ненавистью. Ненависть – это было понятно, она была к этому готова или должна была быть готова. Но не к такой. Не к бездне, не иллюзорной и не иносказательной, а вот, руку протяни, болезненной водяной могиле. На Одиль она по-прежнему не могла смотреть. В оглушающей тишине до неё долетел только тихий выдох Ксандера.
– Винсент, – сказал он твёрдо, – нам надо домой.
С мгновение тот ещё стоял, сжав кулаки, но наконец под взглядом своего принца опустил глаза, сплюнул и пошёл на корму, сгорбившись так, словно на его широкие плечи опустили мешок с камнями. Флора, заглянув Ксандеру в лицо, отошла за ним.
– А русалки лодку пустят? – вдруг спросил Адриано.
– Пустят, – негромко отозвался Ксандер.
Русалок и в самом деле не было видно, насколько воду освещал луч маяка. Звёзды опять заволокло тучами, но море было тихим, и они промчались к бухте у дома ван Страатенов так, будто лодку кто-то нес на руках.
Белла села у борта, сжавшись под пронизывающим ветром и стараясь незаметно, не уронив достоинства, поплотнее завернуться в шаль. Особенно хотелось закутать мерзнущие ноги, но это как раз было невозможно. Даже Огонь никак не мог ей помочь: греть он не умел, а сейчас и вовсе спал беспробудно – его вызывал к жизни гнев, а сейчас у неё внутри была болезненная пустота.
– Как вы заметили, что меня нет? – поинтересовался вполголоса за её спиной Адриано, разбирая неведомый ей канат вместе с Ксандером.
Винсент и Флора, заметила она, так и держались подальше, негромко переговариваясь.
– Пепе, – отозвался Ксандер. – Она тебе открытку решила подарить, а тебя и нет.
– Надо же, – Адриано явно улыбнулся, – какая молодец. Я ей за ужином обещал самолётик показать. Надо бы и в самом деле.
– Она будет счастлива.
– Дева, что любит самолёты, – улыбнулся Адриано, – и знает, когда позвать на помощь друзей. Женюсь, честное слово!
– Ну тебя!
– Адриано трудно выбить из колеи, – услышала она тихий голос Одили и вскинула на неё глаза. Та сидела совсем рядом и рассеянно купала пальцы в воде. – Ты как?
– Не знаю, – так же тихо, только для её ушей, призналась Белла. – Я не ожидала здесь большой любви, но если здесь каждый готов убить любого из Альба…
– Они по-своему правы, – сказала Одиль, не отводя глаз от воды.
– Неужто? – должно быть, это вышло громче, чем она хотела, потому что Одиль тут же прижала палец к губам. – Подумаешь, преступление, говорить на нашем языке! А мой род – да, иногда Альба суровы, но мы всегда были справедливы…
– Как с Морицем?
Белла подумала, что сильно бы предпочла, чтобы этот журчащий голос был не таким спокойным, а взгляд – не тем же проницательно-бесстрастным. Сочувствие, ужас, издевка – все они были бы предупреждением, хоть каким-то намеком на то, какие мысли сейчас роятся за этим гладким бледным лбом.
– Я знала, что у Ксандера был старший брат и он погиб, – всё так же ровно пояснила Одиль. – Это все знают. Но всего ты не рассказывала.
– Я этим не горжусь, – машинально Белла натянула на колени и вторую шаль, служившую до того для согревания Адриано. – Это вышло случайно. – Слова её звучали отрывисто.
– Верю, – отозвалась Одиль так, будто услышав что-то свое. – Не думаешь, что у них есть и подлиннее счеты? – Одиль достала руку из воды и потерла висок, морщась. – Больше трехсот лет они, по сути, ваши рабы. Любой из вас может делать с самыми почитаемыми из них всё, что захочет. Безнаказанно. Кто-то наверняка и делал, по каким бы то ни было причинам или даже, – она дёрнула бровью, – случайно. Нидерланды – небольшая страна, но они горды. Почему ты думаешь, что за то, что