он выходил кругом молодец. А она ему и говорит: струсил ты. Он – отнекиваться, а она только рукой махнула и сказала, что проклят он будет и за трусость, и за то, что даже признаться в том боится.
Белла поняла, что слушает не просто с интересом, а даже с азартом. Со своим проклятием она не то чтобы смирилась, но сжилась. И потом, оно не было направлено против неё лично.
– И в чём проклятие-то?
Брат и сестра хмыкнули – совершенно одинаково, и одинаково невесело.
– Если он чего-то боится, – Одиль близоруко сощурилась, глядя поверх плеча Ксандера на фламандскую парочку, тихо совещавшуюся, – то должен это же и сделать, тогда ему будет удача. И пока он так делает, будет удача расти. А если спасует – удача пропадет, начинай заново.
– И что, это работает? – усомнился Ксандер.
– А как же, – подал голос немного согревшийся Адриано. – Экзамены вот сдал. Хотя ты знаешь, что в голове у меня пусто.
– Не настолько.
– Это ты просто не видел, как мне плохо, когда удачи нет, – мрачно отозвался венецианец. – Сам себе ножку подставляю, и это я в прямом смысле. Всё из рук валится. Девочки даже не смотрят. И побьют обязательно.
– Погоди, – вмешалась Белла, – но ведь любое проклятие можно снять!
Оба Нордгау переглянулись.
– Можно, – сказала Одиль с такой специфической веселостью, что Белла сразу поняла: тут всё сложно.
– Я сразу, как прокляли, Дали к Марии подослал. Она её любит…
– Она и тебя любит.
– Конечно, и прокляла от большой любви.
– Дурак ты, – который раз вздохнула его сестра. – В общем, она сказала так: если когда-нибудь, когда ему будет очень страшно говорить правду, на пять вопросов он ответит честно, чем бы это ему ни грозило – тогда проклятие спадет.
– Так это легко! – воскликнула Белла – на радостях вышло так громко, что фламандцы на палубе умолкли и как один поглядели в их сторону, и она понизила голос. – Смотрите, сейчас это мы быстро сделаем! Адриано, ты сейчас чего боишься?
– Отца, – твёрдо ответил тот. – Узнает, что я тут вместо школы – убьет.
– Вот! Тогда…
– Так не работает, – пожала плечами Одиль. – Мы уже пробовали. Братец тогда отцовскую галеру угнал намеренно, а потом на мель посадил. Трясся как воробей под градом, когда отец к себе его вызвал.
Спрашивать Белла не стала – по одному кислому лицу подруги было ясно, что ничего из затеи не вышло.
– Пять вопросов не задал? – только и поинтересовалась она.
– И пять задал, и десять, и до двадцати дошел, – ответил Адриано. – Некоторые, правда, повторялись…
– … «чем ты думал, паршивец?», «какой демон в тебя вселился?» и «ты хочешь лишиться наследства?» – это риторические вопросы, брат…
– … но их было не так много, – Адриано глянул на шаль, будто не помнил, откуда она взялась, снял и подал сестре. – В общем, не вышло. Мы ещё пробовали – без толку.
– А что ваш отец говорит? – решил уточнить Ксандер.
– Отец? Да посмеялся он только. Сказал, что теперь я правильный Нордгау, а то он всё сомневался. Как сниму, сказал, тогда мужчиной стану.
– На голову ты больной, вот что, – ответил Ксандер устало – и тут повернулся к лодке. – Ну, а вы о чём думали?
– Мы? – подскочила Флора, но брат не дал ей продолжить.
– А что мы должны были думать, Ксандер? – спросил он, но не зло, а скорее расстроенно. – Сам подумай: сидит этот… посреди порта, с гитарой, и иберийские песенки поет.
– Вторая была «Санта-Лючия», – обиженно пробурчал Адриано. – Авзонийская.
– Ага, мы на раз отличили, конечно, – махнул рукой Винсент. – Ты погляди на себя – выглядишь как ибериец, говоришь на иберийском, поешь даже на нем, тьфу, поганом – что мы должны были решить, а?
– К тому же, – вставила наконец Флора, – в городе говорят, что приехал ещё один Альба!
– Так вы же меня видели сегодня днем!
– Так слухи ж не говорят, когда кто приехал, – резонно возразила она. – И потом, ты же сам, принц, сказал, что он брат твоей сеньоры.
– Ничего такого я… – нахмурился Ксандер и тут же осекся.
– Он мой брат, – сказала Одиль будто нехотя.
– Да? – фламандка на мгновение смутилась, а потом уперла руки в боки, оглядывая их обоих. – Честно сказать, на Альба-то он больше похож.
Белла поняла, что больше не намерена терпеть эту беседу, где непринуждённо обсуждали, как похитили и чуть не убили человека потому, что приняли его за её родича – причём так, словно главное расстройство было в том, что они ошиблись.
– Если бы он был Альба, – заметила она, так холодно, как только могла, – он бы сжег вашу лодку прежде, чем вы бы успели подумать о том, как бы его утопить. А о том, что бывает с теми, кто покушается на Альба, вы узнаете завтра.
Все пятеро уставились на неё; Флора было открыла рот, Ксандер тоже вдохнул, явно собираясь что-то сказать, но их всех опередил Адриано.
– Сабелла, – сказал он. – Твои тут, выходит, как бы и ни при чём. Не любят тут иберийцев, но это и так все знают, а я сам их спровоцировал. И на меня они не из-за угла набросились… хотя милую девушку использовать всё-таки тоже нехорошо, – добавил он, поворачиваясь к фламандцам.
Флора опустила глаза, пусть и на секунду, а Винсент что-то пробормотал.
В глазах Адриано уже блестела знакомая Белле хитрая искорка, и он чуть улыбался – той лукавой полуулыбкой, что была у них с сестрой на двоих. Но она знала его уже не один месяц, и соблазнить её на соучастие таким манером было уже нелегко.
– Это я к тому, – продолжил венецианец, – что они не…
– Не виноваты?
Улыбка Адриано увяла, и Белла понимала, почему. лёд в голосе Одили не стаял ни на волос. Даже Флора снова опустила взгляд, а Винсент поглядывал на неё с опаской, словно на борт забралась одна из русалок. На мгновение даже Белле показалось, что в потемневших зрачках Одили плещется неумолимая вода.
– Вы едва не убили моего брата, – сказала она совсем тихо. – И считаете, что это то, о чём можно забыть?
– Мы правда приняли его за Альба, – тоже негромко сказала Флора, и впервые Белла услышала в её голосе что-то похожее на раскаяние.
– Мне неважно, с кем вы его спутали, – всё так же ровно отозвалась Одиль. – Если бы не Ксандер, он был бы мертв.
– Одиль, – выдохнул Ксандер, – я…
– Подожди, принц, – вдруг сказал Винсент. – Mejuffrouw права. Альба – это Альба, иберийцы… – он махнул рукой, – в общем, мы виноваты. –