позволит себе забыть, кто тут хозяин, а кто гость.
Подотчетность руководителя перед руководимыми — это обязанность и право. Обязанность первого — отчитаться, право вторых — спросить отчета. Ну а поскольку мы убедились, что в высокосознательном сообществе право воспринимается как обязанность, а обязанность как право, то, естественно, возникает вопрос: хотим ли мы этого? Желает ли руководитель числить своим правом обязательность подотчета, а руководимый — право спроса своей обязанностью? Ведь при нынешнем-то положении обеим сторонам так легче и удобнее. Смотрите: управляющий на окладе, а оклад установлен сверху, следовательно, и спрос оттуда же — зачем ему право отчета перед низами, он и от обязанности-то отлынивает: предписано отчитаться, а ему — то недосуг, то неохота. С другой стороны, работник — на наряде, а наряд дан управляющим с гарантией оплаты независимо от итогового труда — зачем ему обязанность спроса, если он и правом-то не спешит воспользоваться, к чему, дескать, утруждать себя, если и так неплохо обеспечен?
Да, обеспеченность подчиненного без ответа за итог дела создает условия, при которых руководителю можно «забыть» о своей обязанности отчета перед низами, что почти неизбежно влечет за собой превращение такого руководителя в «глыбу», а «глыба» имеет склонность обрастать «стеной», совершенно не проницаемой для энтузиазма, и понятно, что в таких условиях охотников «замещать» право обязанностью, а обязанность правом едва ли много найдется. Все как будто так. Почему же тогда в Киржаче хозяйственники предпочли наказуемую разумность похвальной послушности? Почему многотысячные коллективы рабочих в Калуге, Иванове, Сумах охотно приняли на себя тяжкую обязанность спроса? И откуда вообще берутся энтузиасты? Выходит, дело не в рубле, не в голеньком расчете — выгодно-невыгодно, а в уровне сознания, в воодушевленности гражданина высокой идеей. И тут мы неизбежно упремся в вопрос «о времени и о себе», то есть — о поколении.
6
— Мое поколение — военное. Мы осознали себя на войне. Осознали свою ответственность перед предками и наследниками, перед землей и народом. Все наши права и обязанности обратились в одно слово — долг. Уходя в небытие, мое поколение оставило детям своим свободную землю и великий дух. Оно оставило наследникам бесценное духовное богатство.
— Оно оставило кое-что и другое, не столь похвальное. Вы упрекаете нас, молодых, в безверии, иждивенчестве, цинизме… Не ваших ли семян это всходы?
Такой примерно разговор произошел у меня с одним молодежным руководителем в немаленьком чине. Его упрек не выходит из головы до сих пор. Первой реакцией была, конечно, обида. Потом рассудил: но ведь и им, этим молодым человеком, тоже, наверно, руководит обида. Его обижают наши упреки в адрес молодых. Что толку от взаимных обид? Мы — на вас, вы — на нас. Взглянем каждый на себя трезво — и тогда, увидя свои грехи, почувствуем, как рядом с гордостью вырастает и обида на с в о е поколение. У меня — на свое, у тебя, молодой человек, — на свое. И теперь можем рассудить трезво.
Какой же счет я могу предъявить себе и пришедшим с войны? Только пришедшим — мертвые «сраму не имут», они для всех святы. И как же это непросто! Чтобы говорить о поколении, надо отвлечься от частного, от конкретного, а меня окружают лица друзей и знакомых, с ними прожиты годы и годы, столько дум разделено и столько сделано! Вот письма… Почта приносит их каждый день. И почти все — от людей моего поколения. Беру наугад…
От старого друга, двадцать лет возглавлявшего хороший колхоз на Верхней Волге, Михаила Ефимовича Голубева:
«Я решил «забыть» о болезнях и снова впрячься в воз. Уже три месяца, как опять тружусь на земле — агрономом в учхозе СПТУ. Провел уборку — собрали на круг с гектара по 5 центнеров зерна, по 10 килограммов льносемя и по 1 центнеру льносоломки, картошки по 30 центнеров, и та мелочь, считай, и семян не собрали. Вот так сработали будущие хлеборобы в своем учхозе. Впрочем, и в районе не лучше: 9,3 — зерна, 43 — картофеля, около 2 — льноволокна. Завал по всем показателям. Вот тема для размышлений: почему, несмотря на все решения и на все миллионы, дела в Нечерноземье всё хуже и хуже?
Ты спрашиваешь, пишу ли что-нибудь о былом? Начал, да забросил. Кому нужен наш опыт? Я сделал расчеты по системе земледелия для своего бывшего колхоза на перспективу до 1990 года. Еще два года назад передал их своему преемнику, а он… Куда подевал, не знаю. Молчит и валит колхоз на обе лопатки. Наши советы никто сейчас не слушает, считают их бредом старых «брехунов».
Я опять (уже здесь, в СПТУ) выступил на профсобрании о положении в учхозе и опять попал в немилость…»
Горечь, одна горечь в душе от слов друга. Пусть бы я не знал тех, кто его окружает, а то ведь знаю, много лет работали вместе, и не скажу, что совсем уж они «глухие», так в чем же дело, почему не слышат голос совести? Почему они так немилостивы к беспокойной душе ветерана? Как хотите, но искать «грехи поколения», когда перед глазами проходит жизнь, прожитая таким человеком — и такими людьми! — трудно, очень трудно: душа просит защитительных слои.
А это — из Киева, от Веры Николаевны Финансовой, педагога:
«Ездила в Одессу на встречу ветеранов 54-й армии. Домашних забот много, но не могла не поехать, так как надо было исполнить просьбу ветеранов 165-й стрелковой дивизии — получить памятные знаки. И конечно, важно было сказать бывшим воинам, чтобы не теряли они связей с теми местами, где воевали, о необходимости увековечить память погибших при штурме Пресняковской горы. Зачитала отрывок из письма брата-политрука: «Дорогая мама, наш любимый Леонид погиб в бою как верный сын Родины… Его больше нет, но ведь даже смерть его есть продолжение жизни. Пройдут годы, наша Родина залечит тяжелые раны, время седой дымкой все более будет закрывать печаль людей. И тогда в их счастливой, радостной жизни, в их труде, помыслах воспрянут одухотворенные образы тех, кто голову свою сложил на поле брани…» Это было последнее письмо брата, Андрей погиб, когда повел солдат в атаку на Пресняковскую гору.
Говорила о ваших делах в Борках, просила посылать книги, особенно воспоминания ветеранов, негромких авторов, имена которых «поглотит медленная Лета…». Еще написала о том же статью в газету, выступила в школах, послала письма знакомым…»
Когда читаю такие письма, мне кажется, что у моего поколения особый слух — от «тогдашних» времен, — не ухом слышать голос, а душой, и спешить на зов. А память так устроена, что она отбирает и хранит только высокое, душевно чистое, красивое и оттесняет «не столь похвальное», которое тускнеет,