Сдвигов не последовало. Тракторист пишет в комитет народного контроля. Оттуда приехали с проверкой. Директор выложил цифры: совхоз по плану сдачи лома в задолжниках не ходит. Претензий к директору нет. Зато есть у директора. К трактористу: «Отчего это ты такой прыткий стал? Личность моя не по нраву?» Тракторист не сдержался: «А есть ли она у тебя, личность-то?» Директор с усмешкой: «Ну-ну, убедись, если желание имеешь».
Ивану Ивановичу не знать ли «фактов бесхозяйственности» — они у него на глазах. Написал о невыкашиваемых сенокосах, о несжатом ячмене, о сгноенном под снегом льне… В многостраничном письме вылил все свои слезы, которые когда-то душили, отнимали покой и к которым постепенно притерпелся, а сейчас, подогретые обидой от директорского укора, обратились в отмщение. И эту жалобу проверяли, и следующую, и следующую за следующей — началась тяжба, кончившаяся тем, что Иван Иванович ушел из совхоза, бросил еще пригодные для хлеба клинья пахотной земли за своей деревней.
Мы встретились с ним в райцентре, в редакционном коридоре. Он приезжал что-то такое доказывать, но от него уже отмахивались, как от кляузника. Он спросил у меня: «Ты в нашей драке человек посторонний, скажи: что думаешь о директоре, почему его держат, ведь губит же дело?» Из разговора я понял, что все наши беды для Ивана Ивановича сошлись на одном лице, в директоре совхоза он видел всю причину. Он не поднимался до обобщений даже районного масштаба, хотя читал газеты, смотрел телепередачи… Своя деревня была для него «окопом, из которого он видел всю войну».
Винить ли его в этом? Я не винил, я старался понять, почему он так ограничил свой взор, почему не размышляет. И понял: никто не говорил с ним как с гражданином, никто и не пытался раздвинуть его мысленный взор, чтобы мог он охватить умом, разглядеть и оценить явления, скорее, наоборот, ему старались внушить, что бесхозяйственность — это нехарактерно, случайно, вполне поправимо, что он, конечно, прав: случаи имеют место, но… но… но… Короче говоря, Ивана Ивановича не будили, а усыпляли. А чуть позже, выслушав и другую сторону, директора, понял, что Иван Иванович нужен был управленческому штабу всего лишь как исполнительный работник. Мыслящий, он им не нужен. А уж действующий — тем более. А всего-то и надо было включить Ивана Ивановича в действие. В осмысленное действие по наведению порядка.
В этом-то вся соль. Сам тракторист не может включиться в действие, его надо включить, ибо организация «действий по исправлению» — прерогатива всецело управленческая. А его совсем выключили, потому что никаких действий не собирались предпринимать. Были только дежурные слова о необходимости «развивать чувство хозяина».
Опять обращаюсь за подтверждением к газетам. «Строптивец в немилости» — так озаглавила «Советская Россия» корреспонденцию (6 декабря 1985 года) из Челябинска, Директор школы позволил себе прямо говорить о беспорядке, о высокомерности и зазнайстве начальства, вот ему и предложили уйти, как «несоответствующему требованиям школьной реформы». Справедливость, конечно, восторжествовала, оставили человека в покое. Пока… Газета делает резюме: «Привыкли отчитывать, а не отчитываться. Призывы к самокритичности адресованы другим».
Значит, первый шаг должен сделать управляющий. Лицо руководящее. Занимающее государственную должность. Но вопрос: затем ли он отрывался, удалялся от народа, замыкался в особую касту «неподотчетных», чтобы разом, в один день, переломившись психологически, по собственному желанию пошел на сближение и, отказавшись от своего монопольного права повелевать, признал в подчиненном такое же государственное лицо, как и он сам? Он пойдет на это только под нажимом. И не столько сверху, сколько снизу.
Сотрудник газеты «Советская Россия» делится своими размышлениями после пленума Читинского обкома партии (корреспонденция «Бумажные выстрелы», 7 декабря 1985 года): «Еще шесть лет назад бюро обкома партии наметило широкую программу, способную, по мнению ее авторов, радикально изменить умонастроение всех лиц, ответственных за объективность отчетной информации и контролирующих их органов… Оснований бить тревогу по этому поводу в Читинской области более чем достаточно, о чем прямо говорилось в докладе… В ходе проверок и ревизий в 1981—1985 годах выявлены факты искажения отчетности на каждом третьем (!) проверенном предприятии». Почему же, спрашивает корреспондент, немалые, казалось бы, усилия не дали желаемого результата? И отвечает: «Партийные комитеты должны так организовать дело, чтобы в действенном контроле, в борьбе с различными негативными явлениями участвовали как можно больше рядовых коммунистов, вся общественность». Вот именно: массы должны всё знать, обо всем судить…
9
Литературные критики с нетерпением ждут нового пришествия. В. Кардин так и назвал свои полемические заметки: «В ожидании „Районных будней“» (журнал «Знамя» № 10 за 1985 год), Е. Сергеев свой анализ «деревенской» прозы и публицистики — «Предвестье» (журнал «Вопросы литературы» № 10 за 1985 год). Критики ждут от писателей нового «потрясения правдой».
Я не собираюсь полемизировать с критиками, хотя ныне это и модно — еженедельники печатают дискуссии по системе «непрерывки», и создается впечатление, что литераторы не книги пишут, а митингуют без выходных и отпусков, — выскажу лишь свое мнение очевидца и участника. Оно в двух словах: вторых «Районных будней» не будет. И потому не будет, что они уже написаны публицистами 70—80-х годов. Не один автор, а много авторов, действующих как один, с поразительной слитностью многих болей в одну боль, многих совестей в одну совесть, писали портрет новой «борзовщины». И написали лик мертвящего бюрократизма. Нарисовали благодушную, довольную сытостью и покоем, обособившуюся в касту «неподотчетных» управленческую пирамиду, которая миллиарднотонной тяжестью циркуляров и уложений убила дух поиска и соревновательности и, пораженная метастазами лести и угодничества, приятельства и вседозволенности, утратила живую связь с массами — альфу и омегу управления. И теперь, когда правота публицистов подтверждена партийным курсом на исправление, каких еще «Районных будней» нам ждать? Если и ждать, то не «Борзова и Мартынова», а «Своими руками».
Я хорошо помню сентябрь 1952 года — был тогда секретарем сельской территориальной парторганизации, — когда мы чуть не в один день (нас было семь коммунистов) прочитали «Борзова и Мартынова» и, обсуждая прочитанное, говорили друг другу: «Все как у нас. Нашелся человек, выразивший наши думы». Да, Овечкин выразил то, что уже созрело в сознании масс и что ровно через год, в сентябре 1953 года, было подтверждено Пленумом ЦК партии.
И так уж судьбе было угодно, что спустя двадцать лет самому пришлось стать на овечкинскую стезю. Поэтому и могу судить об отличии публицистики 70—80-х годов от овечкинской. Там было в ы р а ж е н и е общественного мнения, здесь — ф о р м и р о в а н и е. Публицисты-«деревенщики» нового поколения, ведя долгое и упорное исследование, приуготовляли массы к критическому восприятию действительности, они возделывали почву народного сознания.
Что дальше? В каком направлении пойдет разведывательный поиск