состояние.
Время от времени он появлялся в Париже, но найти его не удавалось, он был положительно неуловим. В один прекрасный день мы узнали, что он приехал в Париж под фамилией Меер с целью совершить колоссальное мошенничество.
Это по-прежнему был все тот же красавец Евгений, покоритель женских сердец; но сам он ни одной из них не доверялся, ни одну из них не делал своей сообщницей, но умел всех их эксплуатировать и извлекать из каждой посильную пользу.
Однажды одной очень хорошенькой женщине, которая даже не подозревала о роли, которую он заставляет ее разыгрывать, мнимый Евгений Меер был представлен в качестве крупного дельца и коммерсанта, занимающегося в Марокко большими казенными подрядами. Среди разговора он как бы вскользь небрежно упомянул, что по делам подрядов сделался кредитором господина А., зятя одного из богатейших парижских банкиров С., на сумму 760 000 франков. Он добавил, что в обеспечение имеет вексель, подписанный господином А.
В этом обществе находились два кассира, которые были не прочь заработать кругленький куш на деньги своего патрона, одолжив их миллионеру-коммерсанту, который временно находится в затруднительном положении.
Все эти люди с восторгом вызвались оказать содействие очаровательному мошеннику и найти дисконтера, но это было не так-то легко. 760 000 была слишком крупная сделка.
— Если только в этом затруднение, — ответил молодой человек, — то его легко устранить. Я сейчас же отправлюсь к моему другу А. и попрошу его переписать вексель на несколько векселей по 50 000 франков, это милейший человек, и он вовсе не виноват, что тесть держит его теперь немножко в ежовых рукавицах, так как сам имел значительные потери на бирже. Наконец, я могу попросить, чтобы он поставил бланк своей жены.
Сказано — сделано. Фальшивые векселя, по 50 000 франков каждый, были принесены Альмейером и учтены наивными сообщниками.
Эти несчастные, виновные только в легковерии, жестоко поплатились и были строго осуждены, мнимый же Евгений Меер еще раз спасся бегством.
Но следует прибавить, что этот удивительный Рокамболь счел долгом позаботиться о своих жертвах и сделал попытку обелить их.
За несколько дней до разбора дела в одной газете появилось следующее письмо:
«26 сентября 1887 года.
Милостивый государь господин редактор.
Имею честь через посредство вашей уважаемой газеты довести до сведения господина прокурора республики следующие факты.
Все газеты очень много шумят по поводу предполагаемых мошеннических покушений, направленных против семьи А.
Как главный обвиняемый в этом деле, я спокойно остался бы в Париже, чтобы принять на себя всю ответственность и дать полные объяснения.
Но я не мог поступить таким образом, будучи связан предыдущими счетами с правосудием. Это бегство, конечно, было истолковано, как доказательство виновности. Шесть лиц были арестованы, и обвиняют еще двух, не находящихся в настоящее время в Париже.
Все они абсолютно неповинны и непричастны к делу. Они даже не знали подробностей моих дел. Ввиду этих арестов я счел своим долгом написать вам это письмо.
Имя Меер только мой псевдоним, под которым меня знали упомянутые лица.
Хотя я не могу отправиться сам в суд и представить свои объяснения, тем не менее есть самый простой и удобный способ.
Я объясню вам его. Если французское правительство непременно желает иметь мои показания, то пусть оно напечатает во всех больших газетах, что обещает мне свободный пропуск и не арестует меня ни за прошлые, ни за настоящие мои поступки, тогда я немедленно явлюсь к прокурору республики.
Само собой разумеется, гарантированный этим обещанием, я буду совершенно свободен, дав свои объяснения, по истечении назначенного мне в пропуске срока возвратиться за границу.
Этот пропуск, выданный на имя Меера, обвиняемого в деле А., будет считаться действительным, каково бы ни было мое настоящее имя.
Мне кажется, я указал единственный способ, которым можно прекратить арест шести неповинных и снять подозрение с двух отсутствующих.
Если правительство заботится только об интересах правосудия и справедливости, — в чем я нисколько не сомневаюсь, — то оно, конечно, не отклонит моего предложения, и на этих условиях я возвращусь в Париж.
Примите уверение и пр.
Э. Меер.
NB Укрывшись в окрестностях Парижа у одного моего друга и не желая, чтобы почтовая марка открыла мое местопребывание, я посылаю это письмо одному моему заграничному корреспонденту, который перешлет его вам».
Правосудие нелегко выдает пропуски, и фанфаронство Альмейера так же мало было опасно для него, как и полезно для тех несчастных, которых он скомпрометировал.
Быть может, в данном случае, как и в большинстве мошеннических проделок, эти люди были скорее жертвами, чем сообщниками; по крайней мере, я должен сказать, что следствие вполне выяснило, что Альмейер положительно загипнотизировал и ослепил их колоссальным предприятием, которое им представилось с самой заманчивой стороны. Суд нашел смягчающее обстоятельство, и они были приговорены к минимальному наказанию.
Предвижу, что читатель скажет: «Должно быть, полиция вообще, а в частности господин Горон, ее начальник, выказали крайнюю оплошность и неумение, если такой мошенник, как Альмейер, мог долгие месяцы водить их за нос, безнаказанно путешествовать по Европе и по Франции и время от времени наведываться в Париж, чтобы хорошенько кутнуть в ресторанах по соседству с набережной Орфевр».
Этот вывод был бы неверен, как и вообще все выводы, которые публика делает сгоряча. Начальник сыскной полиции не наделен сверхъестественной прозорливостью и не имеет в своем распоряжении прорицательниц и сомнамбул; вот почему ему приходится пользоваться только своим умом, а также случаем, если этот последний соблаговолит поставить его на верный путь.
Кстати сказать, чтобы отыскать Альмейера, я имел только одну плохонькую фотографию, сделанную в антропометрическом отделении, когда он был задержан в первый раз, а этот удивительный комедиант, находясь перед фотографическим аппаратом, скорчил такую жалобную физиономию, что портрет его оказался совершенно неузнаваемым.
Впоследствии, когда он был снова арестован, я сравнил портрет с оригиналом и должен был сознаться, что Альмейер мог двадцать раз пройти мимо меня и я никогда не заподозрил бы, что элегантный франт, в блестящем цилиндре, с закрученными усами и с торжествующей улыбкой на губах, и есть тот жалкий плаксивый субъект, образ которого передал фотографический аппарат.
По этому поводу со мной случилось даже довольно забавное приключение.
Как-то раз вечером я зашел на «Русские горы» на бульваре Капуцинов; в то время мои служебные обязанности заставляли меня часто посещать увеселительные места. Я присел к столику и потребовал кружку пива, как вдруг в двух шагах от себя увидел одного хорошо знакомого мне секретаря полицейского комиссариата, он сидел в обществе какого-то субъекта, лицо которого