которые я вам причинил. Вы меня знали, да и я также знал вас. Я за сто шагов узнавал вас и переходил на другой тротуар. Вы даже не подозреваете, сколько раз мы встречались с вами в Париже!
Конечно, в этих заявлениях было много хвастовства и фанфаронства, но таковы уж были его любимые приемы.
Он прекрасно и спокойно проспал всю ночь, проведенную в Гавре, в камере арестного дома, в присутствии двух агентов, которые от радости, что им удалось поймать неподражаемого плута, не хотели оставить его ни на секунду. Что же касается хорошенькой женщины, которая сопровождала Альмейера, то она была просто одной из его жертв, а вовсе не сообщницей, — эта несчастная барышня бросила для него прекрасное положение и легкомысленно последовала за отъявленным мазуриком, которого считала за важного барина; ее очень скоро отпустили на свободу.
На следующий день при пробуждении Альмейер улыбнулся, видя желтые, кислые физиономии Судэ и Блеза, которые всю ночь не сомкнули глаз.
— Ах, господа! — воскликнул он. — Я вижу, что заставил вас провести отвратительную ночь, но, право, это не моя вина, и я приношу вам мои искренние извинения.
Затем он очень старательно принялся за свой туалет и потребовал зеркало, чтобы расчесать пробор на голове и повязать бант галстука.
Я выехал встречать арестованного на станцию Сен-Лазар; известие об аресте знаменитого Рокамболя уже распространилось по всему Парижу, и, мне кажется, встречать его явилось столько же народу, как и тогда, когда старик Клод привез Тропмана также из Гавра.
Помню, в ту минуту, когда я отправлялся на вокзал Сен-Лазар, один из моих агентов напомнил мне, что последний приговор по делу Альмейера еще поныне вывешен в здании суда.
В этом оповещении были перечислены также приметы отсутствовавшего:
«Рост — 1 м 60 см. Волосы и брови темные. Глаза серые. Лоб широкий. Нос умеренный. Лицо овальное. Цвет кожи бледный».
Прочтя приметы нашего узника, я невольно улыбнулся и подумал, что сыщик, который узнал бы его по этим приметам, должен быть наделен сверхъестественной проницательностью.
Чтобы оградить его от любопытства толпы, мы были вынуждены провести его через контору начальника станции.
Альмейер немножко побледнел, когда увидел на дебаркадере такое стечение народу.
— Как приятно, — сказал он, указывая на свои ручные кандалы, — проходить в таком виде перед людьми, которые вас знали. Не показывайте меня, как какого-то диковинного зверя.
Мы посадили его в карету, в которой поместились также я, Судэ и Блез, затем экипаж быстро помчался к набережной Орфевр.
После краткого допроса, который был снят с него господином Бернаром, прокурором республики, его провели в мой кабинет, где его ожидал сытный обед. По-видимому, Альмейер сильно проголодался и оказал должную честь нашему угощению.
Когда он пообедал и закурил папиросу, я сказал ему:
— Ну, теперь поболтаем.
— Охотно, — поддержал он.
И с хладнокровием, которое очень походило на цинизм, принялся рассказывать мне о своих последних похождениях.
Впрочем, если о своих мошеннических проделках он рассказывал добродушно и весело, зато горячо и с негодованием протестовал против подлогов, в которых его обвиняли.
У него был свой план защиты. Он знал, что за подделки ему грозит каторга, и, само собой разумеется, предпочитал рисковать только пятью годами тюремного заключения за простое мошенничество.
Вдруг он огорошил меня следующим заявлением:
— Вы упрекаете меня, что я добывал средства к жизни воровством и мошенничеством. Что же за беда? Что я сделал худого? Разве деньги, которые я брал у одних, не переходили к другим? Разве я не поддерживал коммерции? Я тратил не считая и всегда любил жить на широкую ногу.
Ничто не могло лучше этих слов охарактеризовать невменяемость этого человека.
Никогда ни на одну секунду у него не явилось тени раскаяния. Никогда ни на мгновение он не пожалел о своей загубленной жизни. А между тем он легче, чем кто-нибудь, мог составить себе почетное положение, сделать карьеру и зарабатывать большие деньги. Но он был создан для порока, и только порок привлекал его.
Глава 6
Попытка бегства
Альмейеру больше всего вредило его фанфаронство. Я не видел никакой надобности усиливать за ним надзор, но он сам принудил меня к этому.
Его поместили в тюрьму Консьержери, где он занимал двойную камеру в обществе двух агентов, которым был поручен надзор за ним.
Однажды он сказал им:
— Господин Горон выиграл первую партию, но я надеюсь выиграть вторую!..
Однако скоро этих агентов отозвали, так как назначение их состоит не в том, чтобы проводить жизнь в обществе заключенных. У них есть другие, более важные и серьезные обязанности, к Альмейеру же перевели двух опасных бандитов, с которыми, кстати сказать, он скоро подружился.
Как я уже говорил выше, этот странный человек обладал редкой способностью ассимилироваться. Повсюду он чувствовал себя в своем кругу.
В Лионе офицеры приняли его за своего товарища; в приморских городах, где собирается на купанья высшее общество, он выдавал себя за важного барина, и ничто в его манерах не обличало вульгарного мошенника. Наконец, в тюрьме, в обществе отъявленных представителей преступной среды, он также быстро ассимилировался. Он играл с ними в карты, говорил жаргоном и делился с ними теми немногими лакомствами, которые мог иметь в тюрьме.
На этот раз семья окончательно от него отступилась и решительно ничего не хотела для него сделать. Но его адвокат, господин Евгений Кремье, и я, — так как, помимо служебных обязанностей всегда питал инстинктивную жалость к людям, жизнь которых изменяется вдруг таким резким переломом, — старались хоть несколько смягчить для этого несчастного суровый тюремный режим.
Я должен сказать, что он выказывал мне большую признательность, и, за исключением только вопроса о подлогах, которые продолжал отрицать с ожесточенным негодованием, он охотно со всеми подробностями рассказывал мне о своих мошеннических проделках и кражах.
Так прошло несколько недель; на допросы его возили под надежной охраной, и, правду сказать, он не делал ни малейшей попытки к бегству, как вдруг в один прекрасный день он пожелал со мной говорить.
Я призвал его, и вот, попросив позволения остаться со мной наедине, в моем кабинете, он начал так свою речь:
— Господин Горон, я очень вам признателен за всю вашу доброту и хочу дать вам блистательное доказательство моей благодарности. Вот в чем дело. В одной со мной камере заключены некто Бутель и его товарищ, оба порядочные плуты, совершившие массу краж и грабежей. Но, странное дело, до сих пор вам еще не удалось открыть притона всей их шайки. Со мной