Читать интересную книгу Связанный гнев - Павел Александрович Северный

доме покоя нет. Гостей в нем табунами собираешь. Поишь, кормишь. Глядеть на твой житейский уклад тошно.

– Не глядите! Вас к этому никто не принуждает.

– Ишь, как оправдалась. Будто не с родной бабкой говоришь, а с какой подружкой одногодкой. За непочтительность к себе могу и за косу тебя дернуть.

– Во сне.

– Софья!

– Не кричите!

Разговор бабушки с внучкой шел за утренним чаем под шум дождя. Дарованный прииск окатывала гроза, начавшаяся на рассвете, то стихавшая, то вновь набиравшая силу под вспышки молний и раскаты грома.

Олимпиада Модестовна за столом в сиреневом кружевном капоте с чепцом на голове. Вышла к чаю, встав с постели. Софья, в нарядном платье, тщательно причесанная. Настроение старухи испортилось за чаепитием от молчаливости Софьи. Раздражало старуху, что внучка на настойчивые вопросы отвечала с явной неохотой, а главное, односложно и порой даже невпопад.

– С чего это, бабушка, за последние дни все чаще даете волю своему старческому уросу?

От последнего вопроса Олимпиада Модестовна, растерявшись, даже приоткрыла рот, откинувшись к спинке кресла, уставилась на Софью.

– Постой! Ты, девка, никак вовсе сдурела? Что вздумала мою заботу о тебе уросом почитать?

– Бабушка, прошу девкой меня не называть.

– Запрещаешь?

– Запрещаю. Даже вам не позволю распускаться до уровня базарной торговки. Довольно с вас уже того, что выходите к столу в капоте и в чепце. Разве не просила вас следить за своей внешностью? У нас в любое время могут быть посторонние.

– Плевать мне на твоих гостей. Фуфырься ты, благо нарядов много. Знаю, кого ждешь не дождешься, оттого и бесишься с жиру, к бабке придираясь из-за пустяков. Новосильцева ждешь. А он неделю глаз не кажет. Возле него девок и барынек вдосталь. До чего дошла в дурости. Бабку к торговке приравняла. Молода меня уму-разуму учить. Обучилась у барского сословия непочтительности. Они тебя многому научили. С приисковыми бабами за руку здороваешься, беседуешь, потакаешь их лености. Ведь что творишь. Должно, ополоумела, коли про девичью гордость позабываешь. За хромым барином собачонкой гоняешься.

– Бабушка!

Старуха, еще сильнее повысив голос, выкрикнула:

– Не перебивай! Уж коли начала седни, так все до конца выплесну словом. Накипела душа. Долго терпела, раньше времени себя в гроб загоняя тяжкими думами о твоей судьбе. Ты скажи мне на милость, что надумала с собой сотворить? Какую петлю думаешь себе на шею самолично надеть? Чего тебе надобно от Златоустовского барина? Чего ты за ним гоняешься? Из-за него, окаянного, прости меня Господи за недоброе слово, но не могу иначе. Потому из-за него все хозяйские дела забросила. Всю власть свою Пестову отдала. Почему не поинтересуешься, по какой причине на прииске бабы полицию бьют? Почему не спросишь Жихарева, зачем на прииск ротмистр Тиунов наезжал?

– Это его обязанность. Жандарм за это деньги от правительства получает да от нас в лапу брать не гнушается.

– Неладно дела на приисках идут. На новом смотритель без твоего глаза воровством занимается. Я тебе в ветреную твою голову дельное вдалбливаю. А ты мимо ушей пропускаешь. Пойми, что зорят тебя. Пользуются твоим доверием. Золото, намываемое на твоих угодьях, в чужие карманы ссыпается.

– Неправда! Процент добытого золота все время повышается.

– А я тебе говорю, что воровство свило гнезда на приисках из-за твоих развлечений балами да театрами. Под носом у тебя воруют.

– Но все же меньше, чем при вашем хозяйствовании воровали. Неужели карманы Дымкина позабыла?

– За это перед тобой чистосердечно покаялась.

– Придет время, и в своих недоглядах покаюсь.

– Да перед кем?

– Найдется такой человек. Не век буду в девках бродить. Сказали-то как обидно. Гоняюсь за Вадимом Николаевичем. Мы живем друг другом…

Не можете понять, что кроме приисков, кроме наживы у меня должна быть личная жизнь. Почему не допускаете мысли, что люблю Вадима Николаевича?

Олимпиада Модестовна, услышав, оплеснула грудь чаем из блюдца. Она хотела сказать, но только, пошевелив губами, перекрестилась.

– Позорного в этом ничего не вижу. Это раньше девушка не смела признаваться в своих чувствах.

Олимпиада Модестовна, оправившись от минутного оцепенения, сощурив веки на глазах до щелок, заговорила сдавленным шепотом:

– Так! Стало быть, маньчжурский герой подобрал ключик к твоему сердцу. Так! Понятно! Барин хват, и губа у него не дура. Немного понадобилось мужику ума заморочить тебе голову.

– Сама себя заморочила, повстречав Вадима Николаевича.

– Вот как дело обернулось для Софушки Сучковой. Заманил он тебя, дуреху влюбчивую, баскими словечками. Беда пала на мою голову. Наказанье Божье меня постигло. Как не глядела за тобой, а все одно проморгала. Он, голубушка, стреляный воробей, и мякину клевать не станет. Обворожил тебя деликатным обхождением да расшаркиванием. Похвалами одурачил с поцелуйчиками твоих ручек. Почему не подумала, из-за чего он с тобой стал речи о любви заводить? Почему не подумала, спрашиваю? Неужли и сейчас не догадываешься, что твои капиталы его к тебе приманили? Чтобы завладеть ими, он любовью, как зонтиком, прикрылся. Своих денег у него в обрез, так к сучковским дворянскую лапу тянет, благо их хозяйка дура влюбчивая.

– Замолчите, бабушка!

Софья встала на ноги. Сжав губы, холодным взглядом оглядела старуху. Подошла к двери на террасу, пнув ногой, распахнула ее. В столовой ясней слышен оглушающий плеск дождя. Софья стояла у двери, опершись руками в косяки. Заговорила, не оборачиваясь к бабушке:

– Вам бы хотелось, чтобы какой-нибудь купеческий выродок к моим деньгам лапу протянул, овладев ими, колотил бы меня с пьяных глаз в клопатых перинах? Вспомните свою жизнь, как дедушкины кулаки вас стукали? От вас об этом слышала и холодела от страха. Вспомните и про все другое вдовьей жизни.

– Не смей про такое. Не то…

Софья, порывисто обернувшись, спросила:

– Не то за косу дернете? Простите! Сгоряча посмела про вашу жизнь вспомнить, хотя действительно делать этого не должна.

Отойдя от двери, Софья ходила по комнате и говорила спокойно:

– Бабушка, жить хочу по своему замыслу. Любить любимого, счастливая от взаимности. Хочу не сторониться людей, вымывающих для меня золото.

– Вот-вот! Благодарствуй. Валяй-валяй! Приплясывай от столичной придури. Мой глаза слезами сочувствуя людской бедности. Суй им в рот пальчики, надеясь, что не откусят. Только смотри, не начни голосить, когда от влюбчивости разумом опохмеляться придется… По-новому хочешь жить? Любимого любить. А чего же любимый неделю глаз не кажет и вести не подает.?

– А если заболел?

– Другой мозги любовью пудрит. Ольга Степановна тоже на него поглядывает. Говорю, хват. С тобой сорвется, с другой получится.

Софья, вспылив, схватила со стола попавшуюся под руку тарелочку и бросила на пол.

Олимпиада Модестовна засмеялась.

– Кидай все по порядку.