Читать интересную книгу Связанный гнев - Павел Александрович Северный

и не могу козырять своим рабочим сословием, но также за свержение в России монархии.

– Из какого же теста замешаны?

– Все люди из одного теста, Косарева. Разнимся друг от друга только светлинкой в разуме.

– Поняла! Вам, стало быть, и свечки для чтенья в ночную пору не надо.

– Язычок у вас острый.

– Да уж вас-то побрить сумею.

– А ведь из сказанного вами, господин Рязанов, можно понять, что на сучковских промыслах большевистской воле в отношении дисциплины в подполье вы станете палки в колеса совать.

– Яснее скажите?

– Не станете людей удерживать от стычек с полицией?

– Наоборот, даю крепкое слово в этом вопросе шагать с вами в ногу. Убежден, что кровью из носов полицейских революцию не приблизить.

– Вот и хорошо. Дело у нас общее и ладить его надо сообща для единой пользы. Слыхала, Лидия?

– Да ладно уж! Натура у меня поперечная. Ни с кем, ни с чем с одного раза не бываю согласная. Стану сдерживать баб от горячности.

– Не сдерживать, а не разжигать в них эту горячность. Слыхала, поди, что Анна Кустова, ваша заступница, не согласна с вашими самовольными драками.

– Волчица?

– Как тебе не стыдно ее дурным прозвищем называть? Аль не заступилась за тебя, когда муженек тиранил?

– Так все одно мужик меня кинул.

– Но деньги на сына аккуратно платит?

– Это точно! Анне Петровне по гроб жизни обязана, а по прозвищу ее помянула по привычке.

– Теперь сказывайте, как с народом молодая хозяйка?

– Ей сейчас не до нас. Все дела хозяйские на Луку Пестова свалила. В любовный капкан ножкой угодила. И знаешь, Кесиния Архиповна, в кого втюрилась? В Златоустовского кривого барина.

– Ох, Травкина, до чего ты дотошная. Про все знаешь.

– Как не знать, ежели на глазах у всего прииска наглядеться друг на дружку не могут. Чать, нам, бабам, такое интересно, потому сами втюривались да от влюбленности башку теряли.

– Это все естественно. Все бабы этому подвержены. Только есть добрый слух, что молодая Сучкова на людей понапрасну не кидается. У тебя, Бородкин, каковы с ней отношения?

– Доверяет мне.

– Да он, Кесиния Архиповна, на промыслах у всех баб в доверии. Особливо им девки довольны, потому потрафляет их вкусам на ситцы. А еще мутит девок и то, что Бородкин неженатым ходит.

Покашливая, с берега с охапкой валежника к костру подошел дед Пахом.

– Светать скоро зачнет. Туман к воде пухом жмется. Вижу, досыта натолковались про всякое дельное и бездельное, что и про теплинку в костре позабыли, гаснет теплинка-то.

Пахом не торопясь наломал о колено валежник, насовав его в горячие угли в костре. Огонь в нем, скоро повеселев, зачихал искрами.

Рязанов, разглядев на своих часах время, сказал:

– Действительно, второй час на исходе. Мне пора двигаться.

– Мотри, начальник, над озером туман вовсе молоко.

– Я, дедушка, дороги по чутью не утеряю.

– Тебе виднее. На то ты и начальник. Может, лучше заночуешь?

– Обещал утром быть на Серафимовском. В «золотых» книгах у них неисправности. Заночую у Сорокина.

– Меня с собой прихватите. Отпросилась-то я у Жихарева на Серафимовский за каелками. Бывайте здоровы. Тебе, Кесиния Архиповна, легкой тропы желаю в путях по промыслам.

После ухода Рязанова, Сорокина и Травкиной дед Пахом сел на завалинку. Бородкин, встав на ноги, заходил около костра. Егор Корешков подошел к огню, сунул в него веточку, а от вспыхнувшего на ней огонька раскурил цыгарку. Ни к кому не обращаясь, высказал вслух ответ на свою мысль:

– Трудновато будет нам наказ партии в людские разумы прививать.

Дед Пахом спросил:

– Чую носом, никак, вахромеевскую смолишь?

– Угадал.

– По духу и крепости добрый табачок, хотя, на мой скус, будто малость слабоват.

В лесу загукал филин. Пахом обрадованно сказал:

– Вот и ушастый лешак голос подал. По его выкрикам погоду узнаю.

– Какая же седни будет? – спросила Рыбакова.

– Для твоего пути добрая. Ведро, но без теплыни. Ветерок со студеной стороны возле озера учуял. С измальства правлю жизнь по псалтырю лесной мудрости, но, конечно, не позабываю и людскую мудрость.

– Макар Осипыч, Пестов сказывал мне, будто ты в Питере видал Ленина? Верно, что ль? – спросил Корешков.

– Верно.

Корешков, прикрыв левый глаз от табачного дыма, снова спросил:

– Из себя он, должно, видный обликом? Осанка, стало быть, у него особая? Ростом каков?

– Роста, пожалуй, среднего, но узкоплечий. Аккуратный во всем. Броского для глаза будто в нем и нет ничего, но все одно, любой взгляд на себе остановит.

– Не скажи! Чем же это?

– Да хотя бы походкой. Она у него скорая, левым плечом вперед, будто протискивается в людской тесноте. Глаза у него особенные. Добрые по взгляду со смешинкой, но до пытливости любознательные. Иной раз не смотрит на тебя, а ты чувствуешь, как он все о тебе видит.

– Конечно, при доброй бороде?

– Бородка у него клинышком, и лысоват.

– По годам, понятно, не молодой?

– Сорока еще нет.

– Не скажи! Вот ведь как! А мне думалось, что к старости близок. Ты, понятно, слыхал его поучения?

– Не поучает он.

– Как так не поучает?

– Дар у него особый объяснять свои мысли без поучений. Понятными словами помогает их уяснить и запомнить. Сам слушать любит, ежели кто про интересное разговор ведет.

– Вот ведь как! Довелось мне одинова в госпитале слыхать про него. Тот человек совсем по-иному его мне обозначил. Может, ты не успел его разглядеть за разок-другой. Должен он поучать, ежели партию большевиков задумал.

– Нет, солдат разглядеть его успел со всей доскональностью. Как не разглядеть за многие встречи. Во весь рост своей мудрости встал передо мной. Разговаривал со мной, как я с вами. Интересовался Уралом, как в нашем крае в пятом году рабочие себя в борьбе за свободу проявили. Послушали бы, какое мнение у него о рабочем классе. Верит в силу рабочего класса. Да разве обо всем касательно Ленина можно вот так по случайности рассказать, как по его замыслу надобно шаг к революции держать. Главное, что я понял, так это то, что Ленин замысел о свободе укрепляет в своем разуме нашими думами и надеждами. Подумать только, как твердо партию большевиков объявил.

– Вот ведь как! Вот и пойми, чем разнится Ленин от нас.

– Вера в революцию у него великая, какой во всем рабочем классе пока нет, но, по словам Ленина, и у него она будет такой же великой.

– Доживу ли я? А ведь охота дожить, наслушавшись ваших бесед о людской свободе без царской тени на русской земле, – спросил дед Пахом. Помолчав, не услышав ни от кого ответа на вопрос, сам ответил: – Обязательно