Читать интересную книгу Связанный гнев - Павел Александрович Северный

спит?

– Какой сон! Кою ночь бессонничает.

– Пьет?

– Слава богу, видать, малость притомился. Отходит от зелья. Потому вчерась с утра приказал привезти из Кусы Алену-сказочницу. Седни весь день чай пьет да сказки слушает.

– Проведи в дом.

– Милости просим! – Караульный распахнул калитку.

Дымкин, спешившись, завел коня во двор, спросил:

– Чего псы молчат?

– Нету их. В Сатку по приказу хозяина угнали. Мешала ему песья брехня.

Идя впереди и светя фонарем, караульный провел Дымкина по крытому двору, выстланному плахами, к крыльцу. Поднявшись по ступенькам, они зашли в просторные сени, по стенам увешанные связками веников и заставленные ларями. Из сеней вошли в горницу, из нее вышли в коридор, устланный коврами, и, наконец, караульный остановился у одной двери, прислушавшись, утвердительно пояснил:

– Тута! Теперча ступай один.

– Челядь где?

– На ночь уходит из дому во флигель за пасекой. Пошел я.

Караульный ушел, оставив Дымкина в темноте коридора.

Постояв, прислушиваясь к доносившемуся из-за двери женскому говору, Дымкин открыл дверь.

В просторной комнате полумрак. На столе в подсвечнике горела свеча, украшая стены расплывчатыми тенями. У стола с самоваром сидела в кресле седая старуха в черном сарафане, закрыв глаза, вполголоса рассказывала. Напротив нее в таком же кресле, только с подушкой, утопив в ней спину, в малиновом бархатном халате, накинутом на плечи поверх исподнего белья, сидел тучный Лукьян Лукьянович Гришин и спал с приоткрытым ртом.

Старуха, уловив шорох, открыла глаза, а разглядев в полумраке пришедшего Дымкина, торопливо перекрестилась и встала на ноги. Дымкин, приложив палец к губам, подошел к столу, жестом приказал старухе уйти. Она с поклонами запятилась к двери, запнувшись за ковер, упала на колени, но, проворно встав, вышла.

Дымкин оглядел убранство горницы. На заимке он первый раз. Стены обиты синим бархатом, вдоль них лавки, накрытые коврами. Голландская круглая печь в цветастых изразцах. Подле нее широкая деревянная кровать под балдахином, украшенным затейливой резьбой по дереву. Взяв в руку со стола свечу, Дымкин, подойдя к креслу, осветил хозяина. Лицо у Гришина опухшее и багровое. Холеная борода, его гордость, завязана под подбородком тугим узлом. Голова замотана полотенцем с красной каймой. Под глазами мешки с синими жгутиками жилок.

Дымкин, оглядев Гришина, покачав головой, поставил свечу на стол. Гришин, засопев, закашлялся, а когда кашель стих, не открывая глаз, выкрикнул:

– Чего молчишь, Алена! Сказывай, куда леший царевну завел. Алена! Не сплю я!

– Здравствуйте, Лукьян Лукьянович.

Гришин испуганно открыл глаза, но, разглядев стоявшего перед ним гостя, обрадованно всплеснул руками.

– Парфеныч! Голубчик! Значит, не кинул меня в великой беде? Очам поверить боюсь, видя тебя. Когда объявился-то? Гляди на меня, несчастного, поруганного судьбой, прогневившего Господа.

– Не причитай! Не гришинское занятие. Вовсе ты не несчастный, а вроде вовсе счастливец.

– Чего говоришь, Парфеныч? Видать, не ведаешь, чего со мной революционные кромешники сотворили. Где же ты был, Парфеныч, когда беда на Гришина накатила? Посылал тебя искать во все концы края. Не сыскали. А ведь ты, кажись, не спиной ко мне стоял.

– Не было меня в родных краях.

– Пошто не было-то?

– В Екатеринбург гонял.

– Ждал тебя который день. Совет нужен. Не могу единолично осознать лихой беды…

– Вот и стою перед тобой с доброй вестью.

– Про какую весть говоришь? Понять не могу. Все в башке кругом. Так заливал с горя, что чертей на кровати ловил.

Гришин встал на ноги, скинув с плеч халат, сорвал с головы полотенце. Тяжелый, мясистый, огромный, с трудом передвигая босые ноги, забродил по горнице, поглаживая себя по животу. Подойдя к столу, пощупал руками бока самовара и, убедившись, что он холодный, отвернув кран, взял самовар в руки, подняв над головой, и жадно пил бежавшую воду, облив грудь, поставил самовар на стол, не завернув крана. Вода лилась на стол. Дымкин завернул кран.

– Парфеныч, горит во мне нутряной огонь, будто угли каленые в брюхо наклали.

– Который день заливаешь?

– Неделю пил. Со вчерашнего утра опохмеляюсь. Алена где?

– Услал старуху. Сядь, Лукьян Лукьянович.

– На ногах мне не так муторно.

– Поговорить надо. Как думаешь, поймешь, о чем скажу?

– Говори! Чать, я ум от вина не растерял. Только страдание душевное его малость примяло. Говори! Осознаю! Может, сказанное не добьет меня до смерти?

Дымкин засунув руки в карманы, прошелся по горнице.

– Слушай со вниманием. Потому любое мое слово в этом разговоре с хорошим весом.

Гришин стоял, прислонившись к печке, беззвучно шевеля губами.

– В Екатеринбург подался я в тот же день, как фараоны на твоем прииске объявились и бумажки запретные нашли. Я разом понял, чего с тобой сотворили завистники руками приискового сброда со злобою к царской власти. Ведь как ловко надумали тебя подвести под мерку революционного крамольника, предав позору весь род. Кинувшись в Екатеринбург за спасением для тебя, слава богу, застал там господина Небольсина и все ему изложил. Небольсин, помня тебя, близко к сердцу принял твою беду, связался со столицей, а на четвертый день получил оттуда для тебя спасение.

– Да неужли правду говоришь?

– Истинную! Внял просьбе Небольсина родственник государя императора и взял тебя под защиту.

Лукьян Лукьянович, крестясь и всплескивая руками, отойдя от печки, сел в кресло, как бы все еще не веря в услышанное, мигая, смотрел на гостя.

– Промыслы твои будут теперь под надежной государственной, но сугубо негласной опекой. Сознаешь? Вот каким дружком для тебя Дымкин высветлил.

– Как надлежит мне отдарить благодетеля?

– Да просто принять его в компаньоны, на равных с собой началах.

– Компаньоном?

– Именно. Ради спасения чести перед престолом, дабы не лишиться всего, придется половину чистой прибыли отдавать благодетелю.

– И на вывеске обозначить его компанейство?

– Да зачем! Его интерес только в прибыли, и то интерес сугубо секретный.

– Да кто он такой?

– Не знаю. Понимай, родственник государя. Доверенным его будет Небольсин, а я его глазом возле тебя.

– Да неужли миновала беда?

– Начисто. И понимай, что в нашей власти создавать сумму чистой прибыли. Мы-то ведь сговоримся?

– И подозрение с меня снимут?

– Как только оформим с тобой в Екатеринбурге согласие на компанейство благодетеля. Трезвей. Обрети христианский облик, а то глядеть на тебя эдакого неприятно. Бороду узлом завязал, а ведь она у тебя, как у святителя.

– Только бы до царя не дошла весть о несчастьи со мной. Может, сохранит меня Господь. Как думаешь?

– Да уж сохранил…

4

Осип Дымкин, окрыленный успехом в гришинском деле, в ожидании окончательного вытрезвления Лукьяна Лукьяновича на следующий день побывал на своих промыслах, решил заехать на прииск Петра Кустова, завести с ним знакомство, выразить сочувствие после обыска, к счастью владельца, не установившего наличия