Читать интересную книгу Связанный гнев - Павел Александрович Северный

не прощу, а в случае чего от царских карателей в лесной глухомани укроюсь.

Вроде бы правильно судит человек с обиды. Супротивность духа рабочего человека в нем не сломлена, от казачьей нагайки не дает обет покорного молчания перед волей царя-батюшки. Но партия решила по иному пути вести борьбу подполья, по пути революционной сдержанности отмщения врагам за насилия, вдумчиво понимая вражеские замыслы, дабы суровой дисциплиной удерживать себя от бессмысленных стычек с полицией и жандармами, выдержкой революционного характера не давать царским властям повода для ущемления наших и без того куцых житейских прав.

Конечно, надо признать, что подпольная работа на промыслах для всех нас в новинку. Дорогу к ней приходится нащупывать, как в глухом ночном лесу. Укреплять в людях веру и надежду на свободу с зорким взглядом и полым ухом. Все это верно. Партия знает об этом. Потому и посылает на прииски людей, понимающих ее волю, способных внедрять наказы партии в жизнь. К вам, на сучковские промыслы, прислан товарищ Макарий.

Рыбакова, замолчав, накинула на разгоревшийся огонь костра пихтовые ветки, притушив его, усилила густоту душистого дыма.

– Тебе, Бородкин, настрого было наказано крепить в людях разумный порядок, сдерживать их от любой злобной вольности против полицейских властей. Так ведь? А ты, как теперь мне стало ясно, надобной твердости в этом не проявил. Слов нет, с мужиками справился. Они словам и рукам воли не дают в беседах с полицией, а вот перед бабами ты не то оробел, не то не нашел правильного обращения с ними. Конечно, наши бабы на любой зуб – орехи крепкие. Но неужели ты не уяснил, что именно бабы в твоей работе – главная подмога? Ты меня прости, но тебе понятия о подпольной дисциплине не занимать. Разговор тебе мой не нравится? Не молчи, а оправдайся, сознайся, что не совсем правильно шел, выполняя полученный наказ.

– Правильно говорите.

– Знала, что так скажешь. Помощь от баб принимать не стыдись, потому на промыслах в их разумении больше, чем у мужиков житейской прозорливости. Душа у них теплее ко всему. Мужикам признавать это зазорно, но волей-неволей придется.

– Чего, Архиповна, на Макара высказом накинулась? – перебила старуху вопросом Лидия Травкина. – Слушай, что скажу. Не один раз Макар вдалбливал нам в память новый порядок нашего обхождения на промыслах со всяким начальством. Говорил доходчиво, но мы все одно ослушивались и станем наперед ослушиваться, пока нас стражники станут нахлестывать нагайками и кровь из зубов кулаками выбивать. Говоришь складно. Тебе легко давать советы о нашей покорной терпеливости. Тех, кто велел тебе нам поучения читать, стражники нагайками не хлещут. На заводах, там, может, и можно попуститься иной раз горькой обидой от какого мастера али инженера. А мы-то на приисках. С чего это учишь нас добренькими быть?

– Примолкни! – сухо полушепотом сказала Рыбакова. – Слышишь, Бородкин, как окрысилась на меня, став на твою защиту? Много, Лидия, доброго в твоем разуме, только от его тяжести будто пьяная из стороны в сторону качаешься. Вот недавно на Дарованном ты с товарками, накрыв мешком, по-доброму отдубасила стражника Еременко. По вашему примеру бабы начали избивать стражников на всех промыслах губернии. В защиту обиженных поднялись жандармы, усматривая в вашей расправе не простое битье, а корни политических беспорядков. Думаешь, зря на Дарованный ротмистр Тиунов наведался и беседовал с Жихаревым? Вот в чем беда для людского покоя на промыслах от вашей расправы с Еременко. Не скрою перед вами свою бабью откровенность, потому всей душой согласна с тем, что били Еременко. Насильникам нельзя спуска давать, только делать надо это по-иному.

– Скажи, как по-иному? – Но, не дав Рыбаковой ответить, Травкина продолжала: – Знаешь, за что били Еременко? За то, что ребят наших хлещет. Моего парнишку как полоснул по спине за то только, что попался ему навстречу! Матери мы, и горло перегрызем за ребятишек.

– На ваших приисках, Паша, за что дрались бабы со стражниками и со смотрителем? – спросила Рыбакова.

– Смотрителю попало за доносы про наши вечерние школы грамотности.

– Обыск был?

– Обязательно, только у нас все справно спрятано. Драка со стражниками началась, когда те при обыске в бараках зеркала с посудой ради забавы раскокали.

– Чем дело кончилось?

– Ничем! Прииск-то Новосильцева. У нашего барина фараоны не в чести. Узнав о драке, он только улыбнулся.

– Ох бабы, бабы. Не всякой барской улыбочке можно радоваться. Тебя, Косарева, в это лето будто подменили. Не помогаешь авторитетом среди баб наказ партии утверждать.

– А все потому, Кесиния Архиповна, что и по моим холкам нагайка в пятом кровяные полосы означала. Баба и завсегда с ними заодно.

– Тебе Лука Пестов больше всех доверяет, зная, что у тебя разум без потемков.

– Позабывает, видать, Лука, что во мне злоба водится, вот она иной раз и мутит разум. Ладно! Обещаю, Кесиния Архиповна, себя и баб от вспыльчивости сдерживать.

– За меня, Людка, слова не давай. У Травкиной свое имеется. Будут стражники баб хлестать, стану сдачи давать.

– Так тебя, дура, за это посадят, оставишь своего Володьку без материнской ласки.

Сказанное Сорокиным так удивило Травкину, что она выкрикнула:

– За что садить-то меня?

– За самоуправство с полицией. Меня в пятом за что на год упрятали в острог? За пустяк. Сплюнул кровяную слюну стражнику на сапог. А ведь звякнул-то меня он своим кулаком. Тебе объясняют, что терпеливостью надо с начальниками бороться. Полиция рада всякой драке, чтобы сызнова на прииски казачков нагнать для нашего усмирения. Столыпину любая заварушка на руку. Потому на насилии свою власть крепит. Понимай, Лидия. Он даже Думу разогнал из-за несогласия с его волей. Бородкина слушай, и все станешь ладом понимать.

– Будто не слушаю, но только не могу пересилить в себе недоверчивость к нему.

– Какую еще недоверчивость? Ему партийное подполье верит.

– Да это, может, оттого, что вижу его в купеческом обличии, Кесиния Архиповна.

– О пустяшном говоришь. Для пущей нашей сохранности любое обличие на руку. О другом думай, Травкина, что воля партии для тебя главный закон, ежели ты большевичка.

– Она просто сочувствующая вам, – сказал Рязанов. – Торопитесь всех большевиками называть. Мы революционеры, и у нас должна быть только цель стремления к революции.

– Сами-то вы кто, господин Рязанов?

– Если быть откровенным, то в партию пришел, поверив в революционные идеи Плеханова, и за это пострадал. Нас теперь модно зовут меньшевиками, и представьте, мы не против ответного террора.

– Слыхали, что большевики по-иному мыслят?

– Слышал! Но поверить в их единственную революционную правдивость пока не решился. Считаю, что и они не без ошибок на революционном пути. Я хотя