Читать интересную книгу Связанный гнев - Павел Александрович Северный

засмеюсь, но только когда разума лишусь.

Выйдя от Болотина, Анна с глазами, налитыми слезами, пошла берегом речушки к Девкиному бараку. Села на завалинку и дала волю слезам. Успокоившись, она вернулась домой, но уже в огороде поняла, что не сможет скрыть горя. Во дворе запрягла лошадь и, никому не сказавшись, поехала к Зое Мухановой на Овражный прииск.

4

Домой Анна возвращалась через три дня. Всходила луна. Было душно. Чувствовалось приближение грозы. Лошадь шла шагом по темной лесной дороге.

Пробыв у Зои на прииске среди привычного шума и песен, Анна успокоила себя надеждой, что Болотин не уедет, не сможет бросить ее, оставив только память о прошлом счастье. Больше всего теперь боялась одиночества, была уверена, что не сможет его перенести в избе возле озера, ибо вокруг памятки ее счастья, на всякой тропе будет топтать следы Болотина.

Ехала и видела, как из-за леса поднялась луна, большая, пятнистая и оранжевая, свет от нее на дорогу ложился, как отсвет пожара. Думала, что полюбила летние ночи, ибо коротала их не одна.

В другой стороне горизонта темноту изредка разрывали стрелы далекой молнии. Вспоминала сколько часов провела при свете луны с Болотиным, слушая его рассказы о другой жизни, которую он так и не смог забыть возле Тургояк-озера.

Луна, поднимаясь выше, как бы остывая от жара, наливалась плавленым серебром, излучая яркий свет, окрашивала лесную дорогу в густой голубой свет. Уже пали на дорогу от леса полосы синих теней, в узких местах переползали ее колеи, дотягиваясь до другой стороны леса, стена которого стояла на свету, и хвоя елей, смоченная обильной росой, вспыхивала искрами. Постепенно тень начала уползать и суживаться, сгруживаясь в той стороне, от которой еще недавно выползла на дорогу.

Лес поредел, ели начали перемешиваться с соснами, а за несколько верст до заимки совсем исчезли, потянулись душистые сосновые боры, наползавшие на отроги гор от подошв до вершин.

Лошадь бежала веселой рысью, поднимая пыль, она долго висела над дорогой, как дым. Лесную тишину нарушал только монотонный стук лошадиных копыт, а на дальнем горизонте все чаще вспыхивали молнии.

Когда Анна подъехала к воротам своего дома, в окнах не было света. Остановив лошадь у крыльца, Анна увидела сидевшую на его ступеньке бабушку Семеновну.

– Луной любуешься? – спросила Анна.

– Выползла на волю, потому в горницах дышать нечем. Как съездила?

– Хорошо. Зоя поклон послала. В гости тебя зовет.

– Умостилась, стало быть, в семейном гнезде?

– С Егором ей хорошо. Из девки справная жена выйдет.

– Слава богу. Наскакалась досыта, навертевшись подолом. Пусть счастливо живет, девка неплохая. К себе меня зовет?

– Оба просят, чтобы ты с Васюткой погостить к ним приехала.

– Пожалуй, можно съездить, ежели отпустишь со двора. Должна тебе, Аннушка, упреждение высказать.

– Какое еще упреждение?

– Тревожность у тебя под крышей заводится. Маруся ту тревожность с собой приволокла. В запахах та тревожность. Слов нет, запахи душистые, но в твоей избе чужие. У меня от них голова мутится да туманится.

– Оттого, что сама никогда не душилась.

– Верно сказала.

– Маруся живет по столичной моде, оттого и запахи у нее модные.

– Сама не слепая, вижу, что по-модному живет. Платья на ней и те не по-нашему скроены. Надень их на меня, так буду ходить, как корова в сбруе.

– Красиво дочка одевается.

– Все на ней как полагается. Вот седни вся в белом ходила, как лебедушка. Налюбоваться на нее не могла. Уродится же, прости Господи, такая красотка. Ты в молодости была конфеткой, а она тебя за поясок заткнула. Только ейный голос меня пугает. Холодный такой. Скажет, будто гвоздиком слова к памяти приколотит. Иной раз ее слово и не поглянется, а оспорить его боязно, уж больно по-решительному высказано. Седни утром позвала меня с Лукерьей. Просила помочь чемоданы уложить. Белье свое показывала, да прямо им на греховные мыслишки навела. Белье-то все сквозное. Одни кружева, да в ем, поди, все одно, что нагишом.

– С чего чемоданы складывала?

– Да не складывала. Думаю, хотела перед нами своими нарядами похвастаться. Аль тебе не понятно? В девках сама, помню, норовила всякой новой юбчонкой перед подружками хвастануть.

– Маруся спит?

– Како там! Опосля ужина с Михайлой Павловичем пошли на лодке поплавать.

– Стало быть, помирились. Хорошо!

– Хорошего, Аннушка, не больно много.

– Луша отчего с ними не пошла?

– Ее не позвали. Лукерья с утра книжку читает, так ходит, как ошпаренная. Маруся ей книжку дала. Поди, занятная. У Лукерьи от нее ажно глаза в блеске. Видать, книжка про любовь. Про то, как мужикам баб обманывать. Ноне бабы тоже хороши. Любовью, как шарфиком, укрываются, да и начинают с мужиками в жмурки играть. И до того заиграются, что под конец реветь зачинают.

– Почем знаешь? Ты таких книжек не читала.

– От людей про то слыхивала. Вот, к примеру, Настеньку взять. Начиталась книжек и стала у бабы парня отбивать, а та баба книжек не читала да лопатой и угостила Настеньку, оберегая полюбовничка.

Из открытых окон избы донесся бой часов.

– Десять часов.

– Времячко, Аннушка, шагает. Ему некого дожидаться.

– Ступай спать, Семеновна.

– Пошла бы, да уж больно душно. Пожалуй, посижу еще. Ночь по свету, что тебе день. Гроза скоро накатит. С утра седни ее чую, потому сердечко, как бараний хвост, мотается.

– И я чувствую грозу.

– Сама ляг. Аль не пристала с дороги?

– Марусю подожду.

– Зря. В озере она не утопнет. Оно седни вовсе, как зеркало.

– Но лодки на нем не вижу.

– Подле берега, видать, плавают. Вот что, Аннушка, мое дело сторона, но только ты Михайлу Палыча на время, покедова Маруся гостит, отошли по какому делу в Миасс.

– Зачем?

– Затем, чтобы чего неладного не вышло. Он парень молодой. Маруся ладная девушка. Одним словом, кабы они промеж собой какую игру не затеяли. Люди они нонешние. Книжками разум туманят, а для тебя их игра может горем обернуться. Сама вспомяни, как шуткой со студентом начала забавляться, а сердце твое возьми да и налейся взаправдешной любовью. Я одинова тоже крепко к мужику прикипела. Сперва будто просто лаской согрешила, да не поняла, как полюбила, дороже жизни он для меня стал, а когда кинул меня ради молоденькой, я как очумелая по свету бродила.

– Да будет тебе, Семеновна. Слушать не хочется. Выходит, ежели люблю Михаила Павлыча, то он не может с девушкой на лодке покататься?

– Может. Говорю к тому, что уплыть на ней может от тебя.

Анна звонко рассмеялась.

– Насмешила тебя? Видно, по глупости да по старости зря за тебя тревожусь. А все оттого, что ночь седни греховная. Луна в полный свет