погоды, удобные кожаные башмаки, сандалии и бронзовую ложку, подаренную ей бабушкой.
Девочка оставит навсегда большой дом на виа делла Стуфа и в этом доме – свое имя. Теперь ее будут звать сестра Беатриче. До конца жизни она будет проводить дни в молитвах за спасение души своих родственников.
Не пройдет и часа, как повозка увезет ее малый дорожный сундучок к воротам монастыря, который находится всего в нескольких кварталах от дома. Франческо поцелует дочь в макушку, за руку отведет ее к монахиням и вручит настоятельнице изрядную сумму, равноценную приданому за невесту. В стенах монастыря Камилла будет в безопасности. Она никогда не познает плотских утех с мужчиной, страданий деторождения, радостей материнства. Вместо этого она обретет защиту от искушений большого города и от его опасностей.
В каком-то смысле, подумала Беллина, девочке предстоит почти такая жизнь, какой живет она сама, только в монастырской келье, а не в каморке для прислуги. Разница заключается лишь в том, что искушения, беды и козни большого города мучают ее, Беллину, до сих пор.
* * *
Беллина прохаживалась между рядами ткацких станков, делая вид, что не замечает устремленного на нее взгляда Бардо. «Не смотри на него», – приказывала она себе. На поясе у Беллины висело кольцо с нанизанными ключами, и ключи позвякивали при каждом ее шаге. Она понаблюдала за работой сидевших в кружок женщин, которые усердно вышивали, не поднимая головы. Когда Бардо позвал мальчишку на побегушках, чтобы отправить его за оранжевыми нитками, Беллина в очередной раз отвела взгляд.
В мастерской Франческо ее положение укрепилось, более того – она продвинулась по службе. Оказалось, что у нее талант не только к вышиванию – Беллина показала себя также хорошей наставницей и надзирательницей. Бардо быстро перевел ее из группы простых вышивальщиц в группу мастериц, которые работали с золотыми нитями, жемчугом и бусинами, изготавливая дорогие вещи – к примеру, богато украшенные головные уборы, которые продавались далеко за пределами Флоренции. Ключами, висевшими у нее на поясе, открывались замысловатые кованые замки сундуков, где хранились золотые нити и сверкающие драгоценные камни для декорирования знаменитых шелков Франческо. Беллина и представить себе не могла, что когда-нибудь она будет находить усладу в том, что ее окружают предметы роскоши, но работа в мастерских Франческо придала смысл ее жизни и заставила поверить в то, что она не бесполезна. Раньше ничего подобного Беллина не чувствовала.
Она боялась сама себе признаться, что с каждым днем все чаще поглядывает в сторону Бардо. Беллина ловила обрывки сведений о нем, хотя большая часть из них, возможно, была основана на домыслах. В мастерской шептались, что у Бардо прекрасный певческий голос, что он разводит голубей, души не чает в своих детишках, считает в уме, как великий математик, побывал в Лионе вместе с торговцами шелком. Бардо всегда ее хвалил и каждое утро встречал улыбкой, когда она приходила в мастерскую.
– Беллина…
Она почувствовала тяжелую ладонь у себя на талии и, затаив дыхание, свернула в узкий проход между ткацкими станками и рядами раскройных столов, куда ее подтолкнул Бардо.
– У меня новости из Сантиссима-Аннунциата. О поджоге, – сообщил он напряженным шепотом.
– Что? – ахнула Беллина. – За поджогом стоят монахи?
– Тс-с-с! Не совсем так. Я ходил в монастырь повидаться с братом…
– Стефано! – вырвалось у Беллины.
Годами она заставляла себя не думать о Стефано, но сейчас при упоминании этого имени испытала странное чувство – смесь болезненной тоски и ожесточения. Неужто он даже из-за стен монастыря сумел достать ее огненной стрелой? Неужто по вине Стефано разгорелся тот пожар, который чуть не уничтожил Лизу, ее семью, их дом?
– Дослушай до конца, – снова заговорил Бардо. – Стефано сделался там важным человеком, духовным вождем. Согласись, в это нетрудно поверить. Но там есть также группа монахов со связями далеко за пределами монастыря, и эти монахи Стефано не подчиняются. Именно они избрали Франческо своей мишенью. Стефано старается отвлечь внимание от вашего дома, но я все равно считаю своим долгом тебя предостеречь – ради твоей безопасности и потому, что знаю, как ты печешься о благе своей госпожи и ее детей. Будь осторожна.
– Бардо! – окликнул его кто-то из мастеров с другого конца мастерской, и Беллина потупилась, пытаясь унять нервную дрожь и круговерть мыслей. Немного собравшись с духом, она побрела к вышивальщицам.
– О чем это вы разговаривали? – подняв голову, спросила шепотом Инноченца, когда Беллина опустилась на свободный стул рядом.
Беллина знала, что от новой подруги ничто не ускользает. Инноченца напоминала ей Дольче – казалось, эта женщина слышит и видит все, что происходит в мастерской.
– Да так, ни о чем, – отозвалась Беллина, взяв работу одной из вышивальщиц, и принялась распускать кривые стежки. – Один из ткацких станков нуждается в починке. – Она вернула кусок шелка девушке в соседнем ряду.
– Ой, врешь, – лукаво усмехнулась Инноченца. – Уж я-то заметила, как Бардо за тобой увивается.
– А теперь ты врешь, – буркнула Беллина и постаралась напустить на себя вид оскорбленной добродетели. – Ты же не хочешь обвинить меня в недостойном поведении, а? Бардо женат, ему негоже смотреть на других женщин, а мне – на женатых мужчин.
– Вообще ты с ним поосторожнее, – тихо предупредила Инноченца. – Я слыхала, он крепко связан с теми, кто против возвращения Медичи во Флоренцию.
– Не понимаю, о чем ты. – Беллина взяла работу у другой женщины и принялась усердно развязывать запутавшуюся нитку.
Леонардо
Ваприо-д’Адда, Италия
1511 год
Мы все-таки возвращаемся на север. В этот раз я возьму портрет синьоры с собой.
Жена торговца шелком, печальная Лиза. Есть в ней что-то такое… Раньше я этого не замечал.
Я ставлю незаконченный портрет на мольберт и рассматриваю выражение ее лица. Она только начала улыбаться, это тот самый момент, когда радость таится в уголках глаз. Кто-то заметит в ее взгляде материнскую ласку, но есть в нем, кажется, и что-то кокетливое, дразнящее – проблеск сдерживаемого пыла, искра истинной женской сущности, мерцающая во тьме.
Мы собирались ехать в Милан, но из-за военных конфликтов, вспыхнувших на севере, юге и востоке, Мельци уговорил меня погостить на вилле его семьи у берега реки Адды. Он сказал, лучше переждать там, пока все не успокоится и наши покровители не переключат свое высочайшее внимание с войны на искусство.
Вилла Мельци стала для нас островком покоя среди массового безумия, ярости и насилия, разбушевавшегося в городах. Вилла возвышается на краю обрыва у излучины Адды, по глади которой скользят лебеди в тени склоненных ив. Мать Мельци, дородная женщина примерно моих лет,