у своего банкира и воочию убедиться, что слухи не обманывают: Медичи и правда завладели не только папским престолом, но и властью во Флоренции.
Могу лишь порадоваться тому, что нас не было здесь, когда на площадях пылали костры, из окон богатых домов летели предметы роскоши, повсюду на улицах раздавались крики и стенания, а стражники волокли самых влиятельных граждан в тюрьму. Даже моего старинного друга Макиавелли здесь подвергли суду и обвинили в моральном разложении. А Франческо дель Джокондо, всегда казавшийся мне человеком неуязвимым, провел несколько дней в узилище, прежде чем его выпустили под залог. Содерини сдался без боя – попросту сбежал из города, прихватив все свое добро, ибо боялся, что войско сторонников Медичи разорит Флоренцию, как оно уже поступило с Прато.
Теперь же в моем родном городе все изменилось. Не успели Медичи вернуть себе власть, как Франческо дель Джокондо стал приором Синьории. Говорят, он даже пожертвовал пять сотен золотых дукатов из собственной казны в поддержку нового режима.
Сейчас кажется, будто той безобразной истории с Савонаролой и вовсе не было, никто уже словно и не помнит, как во Флоренции потрошили закрома богатеев и жгли дорогие вещи на главной площади. Торговцы шерстью и шелком гребут деньги лопатой; их жены в окружении прислуги разгуливают, шурша шелками и бархатом, по грязным улицам в обуви на толстенной подошве, дабы не запачкать подолы. Нотариусы без устали курсируют по городу от зданий, где заседают советы гильдий, к богатым домам и обратно, лишь плащи развеваются по ветру. Старые красильные склады на берегу Арно отремонтировали, а на Пор-Санта-Мария не смолкает щелканье ткацких станков аж до вечерних колоколов. Всего пару лет назад в это никто бы и поверить не смог.
Наконец, запасшись головкой сыра пекорино, несколькими караваями, сушеной олениной и маринованным инжиром, мы продолжаем путь в Рим. Останавливаемся порой понаблюдать за животными, наполнить фляги водой из ручья, устроить привал под сенью деревьев. С каждым путешествием мой караван делается все длиннее и продвигается все неспешнее. Борода моя теперь снежно-бела, кости сделались хрупкими. Нам еще несколько дней пути до врат святого града.
По дороге в Рим я подробно записываю свои наблюдения за световыми эффектами на дальнем расстоянии. Встаю до зари, чтобы посмотреть на тени и на тьму, изучить их бесконечные вариации над холмами и долинами. Смотрю, как дымка на горизонте исчезает в сумерках. Рождение и смерть теней могут быть скоротечными или бесконечно долгими.
Когда мы доберемся до отведенных нам папой покоев, я аккуратно распакую свои испачканные красками мольберты и связки кистей. Открою баночки с пигментами и каждую понюхаю – не прогоркло ли содержимое. Развяжу веревки на обернутых в бархат картинах, разверну ткань. И наконец получу возможность воплотить результаты своих новообретенных наблюдений на практике. Портрет Лизы превратился у меня в игровое поле, в площадку для экспериментов со светом и тьмой. На дальнем плане там теперь высятся скалистые горы, созданные моим воображением, и в самом далеке бежит по долине река.
Теперь письма от нотариусов Франческо дель Джокондо с требованием вернуть портрет заказчику лишь раззадоривают меня. Вот уж нет, при всем его нынешнем могуществе Франческо не получит свою Лизу назад. Только не сейчас.
БЕЛЛИНА
Флоренция, Италия1512 год
Франческо возвратился домой, проведя в заключении всего несколько дней. И столь же быстро, казалось, Медичи вновь утвердили свое господство над Флоренцией. Беллине в это даже не верилось.
При Медичи, вновь занявших свои покои вокруг Пьяцца-делла-Синьория, ткацкое дело Франческо внезапно расцвело буйным цветом, да так, что Беллина раньше подобных успехов и не видела. В городе и окрестностях в мастерские набрали десятки работников. Скамьи и станки в зале, где трудилась Беллина, переставили, уплотнили; теперь среди знакомых лиц ей все время попадались новые. Она по-прежнему прохаживалась между рядами, помогая советом, исправляя огрехи, решая вопросы, налаживая, улаживая, согласовывая. Поскольку Франческо проявил себя верным сторонником Медичи, представители этого рода и их состоятельные друзья начали заказывать у него продукцию мастерских. Беллина уже потеряла счет количеству рабочих рук и отрезов шелка, которые складывали в хранилища под помещением для ткачей.
Инноченца, сидевшая на своем прежнем месте у окна, выходящего на юг, подняла глаза от вышивки и улыбнулась Беллине.
– Справляешься? – поинтересовалась та.
Инноченца кивнула:
– Многие из нашей гильдии жалуются, что работы прибавилось, но по мне, так чем меньше времени проводишь дома с мужем, тем лучше. Надеюсь, синьор Франческо увеличил твое жалованье из-за дополнительной нагрузки – тебе же теперь за такой толпой работников присматривать приходится.
– О, да я и не просила прибавки. – Беллина покраснела, а потом вдруг подумала, почему это она, собственно, не просила.
Инноченца вскинула бровь:
– Вот и напрасно. От тебя ждут, что ты будешь больше работать, а я слыхала, твой хозяин деньгами сорит направо и налево.
– О чем это ты?
– Не секрет, что он пожертвовал Медичи на государственные дела пять сотен золотых флоринов, – сказала Инноченца. – Ему, похоже, деньги девать некуда.
Беллина нахмурилась. Пятьсот золотых флоринов… Такую сумму ей и за всю жизнь не заработать.
Она взяла ткань из рук сидевшей рядом с И нноченцей девушки-золотошвейки, которая выкладывала узор золотыми нитями, и принялась аккуратно распускать стежки, поддевая их иглой.
– Этот участок надо переделать, на сей раз поровнее, – сказала она девушке.
– Уж ты-то в золотом шитье знаешь толк, – вздохнула Инноченца. – Хотелось бы мне вышивать так же ровно, как ты.
– Это всего лишь вопрос навыка, – пожала плечами Беллина. – Я золотым шитьем занимаюсь с тех пор, как научилась сидеть прямо.
– Навык тут не главное, – возразила Инноченца. – Я за эту работу тысячи раз бралась. Но Бардо всегда отбирал у меня начатое и отдавал заканчивать кому-нибудь другому.
Беллина ответила ей печальной улыбкой и невольно устремила взгляд к опустевшему кабинету старшего мастера. Обе женщины замолчали. Беллина обратилась мыслями к тем временам, когда она проводила время в мастерской за беседами с Бардо.
– Куда он все-таки подался, не знаешь? – нарушила молчание Инноченца.
– Работает в собственной мастерской, – сказала Беллина. Она не стала объяснять, что Бардо был так удручен возвращением Медичи во Флоренцию, что потребовал у Франческо расчет и занялся семейным делом – ремеслом обойщика в мастерской на первом этаже своего дома, где раньше всем заправляла его жена.
– А вы с Бардо… это… – Инноченца смутилась, не зная, как спросить. – Между вами что-то было?
Беллина почувствовала, что краснеет. Она опустила глаза к отрезу ткани с золотым шитьем у себя в руках и принялась ожесточено распускать остальные стежки.