как бичевать её сатирой или насмешкой.
Но когда мы переходим от смеющегося, будь то тысячная толпа или один человек, к искусству смеха и его творцу, мы должны знать, что вступаем в совершенно иной мир, управляемый иными законами.
Смех – радость, смеяться весело, но искусство смеха – не всегда радость и творить смех далеко не всегда весело.
Когда вы останавливаетесь перед шикарной витриной модного магазина, вы восхищаетесь дивными, роскошными платьями, выставленными в них. Бархат, шёлк, атлас, кружева, золото – всё приняло участие в создании шедевра моды, всему даны надлежащее место и тот объём, какие должны способствовать красоте, восхищать глаз. Но если бы вы вошли в мастерскую в то время, когда создавались эти шедевры, вы, вероятно, были бы поражены тем, что увидели. В разных комнатах и углах с голыми стенами, при тусклом освещении возятся человеческие существа, каждый над своим маленьким делом. Здесь мужчины без сюртуков кроят и утюжат неуклюжие, неповоротливые куски материи, там бледнолицые, плохо одетые мастерицы спешно вышивают гладью, в другом месте стучат швейные машины, в третьем пришивают пуговицы.
В комнатах тяжёлый, спертый воздух, пропитанный запахом материй, дыханием и потом людей, всюду на полу валяются обрезки и всякий сор.
Так и в искусстве есть лабораторная работа. Входя в такую лабораторию смеха, мы прежде всего должны знать, что здесь главную роль играет талант, нечто, дарованное от бога, но, как и во всяком искусстве, наряду с талантом идёт работа, переплетаясь с ним, и только из союза этих двух божьих даров может получиться художественное создание.
Мне на это скажут: как? для смеха требуется работа? Да разве недостаточно быть весёлым, радостным, чтобы своею весёлостью и радостностью заражать других?
Я отвечу: да, иногда бывает достаточно, и попрошу сейчас же выделить в особую группу этих весёлых и радостных людей, которые ничего другого не делают, как только проявляют свою весёлость и радостность и ими заражают других.
В жизни такие люди встречаются часто. На званом обеде, на вечеринке среди гостей уж непременно найдётся хоть один такой весельчак, вокруг которого, как в зимнюю пору вокруг пылающего камелька, сейчас же сосредоточивается всё общество. Эти люди – настоящий клад для хозяев, которым, раз такой человек нашёлся, уже не нужно ломать голову над вопросом, как и чем развлечь своих гостей.
У такого весельчака обыкновенно всё бывает смешно – и лицо, и мимика, и голос, и жесты, – говорит он без умолку и тоже смешно и весело. Это ему не стоит никакого труда, потому что он весь такой, весёлый и смешной, душой и телом.
Нужно сказать, что и по ту сторону стены, которая отделяет жизнь от искусства, нередко попадаются такие люди. Они бывают писателями, художниками и лицедеями.
Но тут происходит некоторое простое, но очень знаменательное явление, которое как нельзя лучше доказывает, что в искусстве талант и работа – всё. В качестве писателей, художников и лицедеев всякого рода эти не творят, а так сказать, публично веселятся. Когда он пишет, ему весело, и он думает, что так же весело будет и читателю. Но читатель большей частью этого не испытывает. А вот весёлый человек выступает в качестве лицедея. Являясь перед публикой, он искренно во всём проявляет весёлость, то есть весело и смешно ходит, говорит, жестикулирует, мимирует и в первый момент заражает, даже иногда захватывает, но очень ненадолго. И это потому, что в его проявлении весёлости нет творчества, нет искусства.
Мне приходилось наблюдать таких лицедеев. Когда они являются в театр, то в первый момент вводят в заблуждение всех: и антрепренёра, и режиссёра, и актёров, правда, неопытных. Вот талант! Вот комик! Смехом из него так и брызжет.
И начинают представлять себе, как он будет хорош в такой-то роли и как великолепен в другой.
И вот выступает он перед публикой, весел бесконечно. Изображает совсем не роль, а просто весёлого человека, то есть самого себя, и публика чувствует, что тут что-то не так, но всё равно смешно, и она смеется.
Второй выход – другая роль и совсем другой тип. А он опять тот же весёлый человек, тот же он. Третий выход – снова то же. Публика уже принуждённо смеётся, а дальше – видеть его не может, и надоест он за сезон своею весёлостью хуже самой форменной скуки.
Всё дело в том, разумеется, что на сцене каждый комический тип представляет свой, ему только свойственный комизм. В этом и заключается его характер, и он на место каждого типа представляет самого себя. Поэтому у него Фамусов, Шмага и Расплюев и какой-нибудь водевильный дядюшка всё одно и то же лицо.
И кончается карьера такого лицедея-весельчака тем, что его выпускают изредка в маленьких ролях.
Нет, для того, чтобы вызывать в публике весёлость, не нужно самому быть весёлым, не нужно во что бы то ни стало веселиться на сцене, а чтобы вызвать смех, не нужно смеяться.
Я говорю, конечно, не о заражении смехом, когда ваш сосед, глядя на то, как вы заливаетесь смехом, и даже не зная причины, начинает невольно смеяться. Это зараза, рефлекс, смех беспричинный и бессмысленный. Такого смеха ненадолго хватит. Притом же таким заразным путем можно вызвать и слёзы, и истерику, и конвульсии, и обморок. Это область патологическая, не входящая в круг нашей беседы. И не только не нужно смеяться, для того чтобы вызвать настоящий художественный смех, а напротив, нужно не смеяться. Беда, если актёр смешлив и сам не может удержаться перед своим комизмом. Есть такие актёры. Или не он сам, а его партнёр на сцене под влиянием его комизма и заражаемый смехом публики, смеётся ему в лицо. Это уничтожает художественную иллюзию, напоминает, что это только игра, что это, как говорят дети, нарочно.
Вы, конечно, читали «Мертвые души» и «Ревизора» – и смеялись. А разве вы слышали что-нибудь о том, чтобы Гоголь был весёлым человеком? Нет, он был мрачный и болезненный человек, склонный к припадкам меланхолии. И сам он говорит, что его смех – «сквозь невидимые миру слёзы».
Вы, вероятно, знакомы с произведениями нашего знаменитого сатирика Салтыкова-Щедрина и знаете, что у него есть страницы, вызывающие хохот.
А ведь это был самый мрачный человек, какого только можно себе представить!
Да, если вы войдёте в настоящую лабораторию смеха, где он приготовляется для непосредственного преподнесения публике, то вы на каждом шагу будете изумляться. Я помню, как в одном провинциальном городе, где я был знаком со всеми членами драматической труппы и часто