хохоте?
Область смеха безгранична. Между бессознательным смехом спелёнутого младенца, перед которым нянька строит гримасы, и сардонической усмешкой проникшего во все тайны жизни мудреца лежит бесконечная гамма полутонов, тончайших, едва уловимых оттенков смеха, определяющих его остроту, силу, характер. И, несмотря на различие самых крайних ступеней этой гаммы, всё это смех, один и тот же смех, который в основе должен иметь одно и то же происхождение.
Я как-то шёл по улице, смотрю, около шарманки с уличными акробатами собрался народ. Молодой, краснощёкий парень, по-видимому, приказчик, крикнул вдруг: «Эх-ма! Была не была!» – неуклюже стал на руки, поднял ноги кверху и пошёл на руках. Все опешили, а потом принялись смеяться.
Вот тут-то я и задал себе вопрос: что же произошло? Какая причина вызвала у трёх десятков совершенно различных, ничем не связанных между собою, случайно шедших рядом людей, одинаковое «изменение дыхательных движений и сокращение мимических мышц лица» и т. д.
Что сделал парень? Он внезапно придал своему телу положение, как раз обратное тому, в каком оно обычно бывает, и в противность всем нашим понятиям заставил свои руки делать то, что обыкновенно делают ноги, а ноги поднял кверху, как подымают руки.
С самого детства в нашем понятии установлено, что человек ходит на ногах, это вызывается удобством, необходимостью и естественными законами. Он взял да и пошёл наперекор удобству, необходимости и естественным законам, прошёлся на руках и притом сделал это внезапно, для всех неожиданно. Вот, по-видимому, и всё, что он сделал и чем заставил нас смеяться. Несообразностью своего поступка с нашими понятиями и внезапностью, неожиданностью его. Я и записал: несообразность и неожиданность – вот основные условия, вызывающие смех. Но, раз получив толчок, моя мысль шла дальше неудержимо; я спрашивал себя, что тут важнее – несообразность или неожиданность. И в тот самый момент в 200 шагах от меня с треском и грохотом обвалилась стена строящегося дома. Гонимый инстинктивным страхом, я шарахнулся в сторону, и мне вовсе не хотелось смеяться, и на лицах других пешеходов я не увидел улыбки, на них выражался испуг. Анализирую: что тут было?
Обвал стены был неожидан, но явление это нисколько не противоречит нашим понятиям. Напротив, мы знаем, что стены строящихся домов часто обваливаются, мы привыкли к этому. Значит, из двух условий возникновения смеха была одна только неожиданность, которая породила испуг. Вот если бы стена строящегося дома развалилась, а полицейский, увидя это, крикнул бы: «Что за безобразие, да ещё без разрешения начальства!» – и сейчас же вся стена поднялась бы и снова стала на прежнее место, – это было бы несообразно с нашими понятиями и при неожиданности вызвало бы у нас улыбку. Итак, одна неожиданность не вызывает смеха. Тогда я представил себе другое: я мысленно вернулся к парню, ходившему на руках. Он попросил всех прохожих остановиться и обратился к ним с речью: «Господа, вот вы все ходите на ногах и думаете, что иначе нельзя. А я докажу вам, что можно ходить и на руках. Для этого нужно только, чтобы ноги торчали кверху и чтобы центр тяжести находился на линии, идущей от верхней точки ног перпендикулярно к земле. Вот не угодно ли следить за моими движениями?» И только после этого он стал на руки и начал ходить на них. Я смотрю на лица публики – ни на одном нет даже улыбки; все сосредоточенно следят за его движениями, стараясь уловить центр тяжести. Это уже не бравада ошалевшего приказчика, а проверка научного опыта. Но ведь всё-таки хождение на руках остаётся не соответствующим нашим понятиям. Несообразность налицо, почему же нет смеха? Потому что была подготовка и тем устранена неожиданность. После этого для меня стало ясно, что для возникновения смеха необходимо одновременно присутствие обоих этих условий: несообразности и неожиданности. Но выходка весёлого приказчика кончилась благополучно, могла кончиться и иначе. Представьте же себе, что в то время, когда он пошёл на руках, смеющаяся публика стала замечать, что лицо его побагровело, глаза выпучились и налились кровью и что вот-вот с ним сделается удар или обморок. Мгновенно в толпе пробегает искра опасения, предчувствие катастрофы. Смех прекращается, улыбка сменяется выражением тревоги, страдания, боли, сочувствия… Буффонада превратилась в трагедию. Почему? Ведь неожиданность и несообразность остались, но нет уверенности в благополучном исходе. Итак, мы открыли третье условие смеха: благополучный исход. Условие это так могущественно, что даже при наличности уже явно начавшейся трагедии, на глазах у всех совершающегося несчастья оно способно мгновенно изменить настроение наблюдающих – из отчаяния в весёлость. Сорвался человек с крыши и летит вниз. Толпа остолбенела: тут есть неожиданность и несообразность, но предвидится трагический исход – человек должен разбиться, и потому толпа переживает тревогу и отчаяние. Все бросаются к нему и видят, что он упал на случайно проезжавший воз сена и остался цел и невредим, и в тот же миг настроение изменяется, толпа ощущает радость и улыбается: это сделал благополучный исход.
В очерках Салтыкова-Щедрина «На досуге» автор рассказывает, как он, доведённый до исступления назойливой болтовнёй адвоката Балалайкина, при помощи своего приятеля Глумова повесил Балалайкина в своей квартире на крюке. Повесили по-настоящему, набросив ему на шею петлю из верёвки, вздёрнув и затянув до того, что Балалайкин высунул язык.
В таком виде они оставили его, заперли квартиру и ушли к Палкину[109] завтракать.
Казалось бы, событие вполне драматическое, повесили человека, он уже высунул язык. А читатель не возмущается, не соболезнует, а улыбается: в чём же разгадка? Читатель знает манеру Щедрина и характер Балалайкина и уверен, что это окончится благополучно. Балалайкин так или иначе выпутается из петли – такой тип. И действительно, оказалось, что и язык-то он высунул нарочно, и из петли ловко вылез, и остался цел и невредим.
Запомним: неожиданность, несообразность с нашими понятиями и ожидание благополучного исхода.
Установив эти три основные мачты на нашем корабле, мы можем пуститься в свободное плавание.
* * *
Смех – это такой же исключительный дар и отличительный признак разумного существа, как и речь. Каждому из нас приходилось наблюдать, что животные выражают ощущение боли и тоски стонами, страха – визгом, дрожанием или бегством, радости – быстрыми прыжками и т. п.
Но едва ли кто наблюдал смех животного. Любители собак утверждают, что некоторые собаки в минуту удовольствия и радости оскаливают зубы и опускают уши подаваясь назад. Они склонны называть это улыбкой. Мы не будем спорить с произвольным утверждением, так как то, чего нельзя доказать, не может быть опровергнуто. Но если